Доехали до Томска за тридцать шесть часов. Это был самый привлекательный город в глубине Сибири, который я знал. Расположенный в холмистой местности на берегу широкой реки Томь, он лишен регулярности структуры, что придает большинству сибирских городов характер самого скучного однообразия. Его здания, некоторые из которых довольно величественные, также несколько раз окружены деревьями. Когда весной зеленые березки, город должен иметь дружелюбный вид.

Университет занимает первое место среди общественных зданий. Он единственный в Сибири. Прошло много времени, прежде чем правительство сняло озабоченность по поводу строительства центра высшего образования в Сибири. В 1888 г. было решено создать кафедры и для одного факультета - медицинского. Тем не менее, этим был сделан большой полезный шаг, который должен привести к новым. Аранжировки, которые были сделаны до сих пор, превосходны.

В Томске я отделился от г-на Б., которого якобы привязал 169-летний монах и могилу «старого Феодора». Последнее относится к императору Александру I, который, согласно народной традиции, был только предположительно мертв, закончив жизнь простым тружеником в Томске, где каждый год многие верующие совершают паломничество к его могиле, как к месту упокоения святого.

Меня много раз предупреждали о том, чтобы ехать одному по Томской области. Поскольку он особенно богат оседлыми каторжниками и ссыльными, нападения грабежей - обычное дело. В прошлом году были разграблены три почтовых вагона и их пассажиры. Я оставил открытым вопрос о том, насколько эти ужасные истории основаны на правде. Мое желание поскорее вернуться домой перевешивало любые опасения. Да, я даже воздержался от поезда - который, по крайней мере, обеспечивал большую безопасность - и доверился «освобождать» лошадей до Оби; я ехал, как говорит сибиряк, «на веревке». Во всей Западной Сибири, где движение часто настолько велико, что почта не может его обработать, крестьяне на торговом пути управляют коммерческим транспортом путешественников. Пассажира доставляют от одного делового друга к другому, и таким образом он продвигается быстрее и, как правило, приятнее, чем по почте. Эта цепочка возможностей называется веревкой (vjerjowka). Часто он простирается более чем на 1000 км. (*Торговцы часто должны преодолевать более 300 км за 24 часа. Я так и не преодолел 200, хотя ехал со скоростью 22 км в час.)

Железнодорожная станция Кривощековская находится примерно в 200 км от Томска на левом берегу Оби, немного южнее районного города Колывани. Западно-Сибирская железная дорога проходит по довольно прямой линии от Омска до Красноярска, так что Томск остается к северу от нее, который должен быть соединен с основной веткой железнодорожной веткой. С другой стороны, основной почтовый и торговый путь пока проходил через Томск, столицу Томской губернии. На этом участке главной дороги добровольно и по распоряжению правительства также были созданы многочисленные поселения. У его жителей, похоже, тоже все было хорошо, хотя они тоже не были известными фермерами. Тем более, что строительство железной дороги давало возможность для более легкого и лучшего заработка, они ограничивали свое сельское хозяйство только самым необходимым. Когда я спросил явно богатого фермера, что они будут делать, когда железная дорога будет завершена, чтобы им больше не приходилось возить незнакомцев и больше не было работы на строительстве, я получил ответ, характерный для того, как думали эти поселенцы: «Да, тогда, возможно, нам придется работать ".

Тогда люди явно были расточительны. Начиная с Красноярска, пьянство неуклонно росло. В ночь после отъезда из Томска я встретил только одного трезвого человека, который напился вскоре после того, как мы приехали в соседнее село. Он привел меня туда с похвальным побочным намерением привести домой своего сына, который праздновал три дня и чья молодая жена плакала на плите. Я не могу сказать вам, у кого наконец появился второй или кто оба вернулись домой. Отец не стал его искать, пока они с другом не выпили пол-литра шнапса.
В этих условиях пребывание на местах обычно длилось некоторое время. Однако его настигла глупая охота от деревни к деревне. Весь путь от Томска до Кривощековой я прошел за 26 часов.

Последняя поездка на 60 км прошла по необычно дикой местности. Такого количества рябчиков и тетеревов я нигде в Сибири не видел. На некоторых полянах снег был черным от птиц. Казалось, что животные сжались, потому что многочисленные кедры (каменные сосны) давали им обильную и вкусную пищу. Кстати, это предпочтение кедрового ореха вы разделяете с человеческими обитателями Сибири. Раскалывание и жевание этих орехов размером с горошину занимает многие часы в жизни многих сибиряков. «Ssibirski rasgowör», сибирский разговор, - это название, данное этому занятию, когда люди часами сидят друг напротив друга, не разговаривая. Дамы в Восточной Сибири часто заменяют разговор жеванием очищенного древесного сока. Возможно, это занятие, очень полезное для зубов, также можно порекомендовать нашим Kaffeekrünzlerinucn и Ballmüttern. Вкус не плохой и приводит язык в движение, не причиняя вреда другим.

Ближе к вечеру я достиг долины ручья Оби. По обоим берегам были разбиты срубы для железнодорожников. Городок Кривощёково, расположенный на левом берегу, увеличился в четыре раза. Несмотря на сильные холода, здание 1,5-километрового железнодорожного моста строилось активно. Угловые столбы были уже закончены, а центральные столбы уже выступали над ледяным покровом. Работа над последним получила дальнейшее развитие в рамках Bretterthurm (прим. не могу перевести фразу…).

Когда мой возчик только что проехал по крутому левому берегу, к мосту подъехал паровоз с товарными вагонами. Молодой фермер остановил лошадей и молча уставился на чудовище, которого никогда раньше не видел. Еще до этого, когда мы переходили железнодорожные пути, он попросил меня спешиться, чтобы поближе взглянуть на чудесное сооружение. Затем он прошел часть маршрута и с любопытством пощупал рельсы, шпалы и сигнальные столбы. Затем последовал поток вопросов, на которые часто было трудно ответить. Но когда это дитя природы увидело первый локомотив, он совсем замолчал. Он отвел меня в здание вокзала.

Любой, кто месяцами не проезжал по сибирской глуши, не ездил верхом или не ходил по сибирской пустыне в течение нескольких месяцев, кто не ощущал на себе влияния дорог, повозок и ночных кварталов этой страны и досконально знал о нехватке регулярной и хорошей еды, может извлечь выгоду из преимущества Строительство Сибирской железной дороги вряд ли удастся всем, кому приходится ехать в эти регионы. Никогда не забуду то чувство, которое охватило меня, когда я вошел в большой холл приемной Кривощоковой. Комната, в которой могут свободно перемещаться сто человек, и это при ярко горящих керосиновых лампах. Освещение, хороший буфет, длинный белый стол и чисто одетые официанты - это кажется почти потрясающим, если вы приедете из самого сердца Азии. С глубочайшим удовлетворением я бросил мех на одну из широких скамеек по бокам зала ожидания, а затем отправился отдыхать, зная, что теперь я могу легко и комфортно добраться до немецкой границы, несмотря на расстояние в четыре тысячи километров.

В то время поезда в конце Западно-Сибирской железной дороги ходили два раза в неделю. Мне не повезло приехать в Кривощёково через несколько часов после отправления поезда, поэтому мне пришлось ждать на станции три дня. Поэтому, прежде чем закончить описание путешествия, хочу еще раз остановиться, чтобы осмотреть всю Сибирскую железную дорогу. Об Уссурийской железной дороге я уже достаточно рассказал выше. Как уже упоминалось, по первоначальному плану он должен был соединиться с Амуруфербаном. Маршрут последнего был уже обозначен отметками, когда я его ехал. Из моего описания Амурской области читатель, вероятно, получит представление о трудностях, с которыми придется столкнуться инженеру на берегу Амура, и о расходах, которые повлечет за собой строительство этой железной дороги. Для верста там было потрачено в среднем 42000 рублей - наверное, слишком мало. Несомненно, однако, что даже эксплуатационные расходы Амурской железной дороги не будут покрываться доходом на данный момент, не говоря уже о выплате процентов по инвестиционному капиталу. Поэтому все, кто знал экономическую ситуацию в районе Амурджа, справедливо объясняли строительство этой линии политическими и стратегическими причинами. Российской империи нужна железная дорога, чтобы соединить ее части от Балтики до Тихого океана. Но как только у России появилась возможность связать Забайкалье с Уссурийским краем железнодорожной веткой по китайской земле, которая была на треть короче, почти весь интерес к Амурской железной дороге утих. Время их казни с самого начала не было определено. Теперь известно, что Сибирская железная дорога должна выйти из Забайкалья в Зуручайтуй и пройти через Зизичар и Нингуту в прибрежную зону Сибири. Там она должна пересечь Уссурийскую железную дорогу под Никольском.

Итак, русские отказываются от южного порта на восточноазиатском побережье, я читал в нескольких наших газетах после того, как стало известно о контракте на строительство железной дороги через Маньчжурию. В ответ на это утверждение я просто хотел бы обратиться к истории оккупации Восточной Сибири. Петропавловск на Камчатке был первым русским военным и торговым портом на Дальнем Востоке. Оттуда основное внимание администрации было перенесено в Аджан на Охотском море. Однако с оккупацией Амурской области Николаевск стал столицей восточного побережья. Он занимал эту должность всего два десятилетия. Затем «Золотой Рог» стал резиденцией русского правления на берегу океана Зюлен. Но как долго Владивосток будет сохранять свои позиции? Российская политика работает медленно, но верно был известен как «сорвиголова». Российская держава неспешно прикреплялась к Японскому морю, медленно проникая в Китай и Корею. Россия уже является державой, имеющей наибольшее влияние в этих странах. Маньчжурская железная дорога, однако, дает русским новую основу, на которой они могут распространять свое господство более безопасно, чем любая другая европейская держава может сделать из порта контракта. Северный Китай становится областью российской торговли через эту железнодорожную ветку, а вместе с ней и рентабельность. Сибирская железная дорога обеспечена. Но перед сажей не нужен порт, который южнее Владивостока. «Золотой» рог через ледоколы удалось вытянуть за всю зиму. держать открытым для отправки. Так что этого порта на данный момент достаточно. Невозможно предсказать с какой-либо степенью уверенности, будет ли впоследствии в интересах и силах России приобрести еще одну якорную стоянку в Китайском море. Обстоятельства складываются но в том же направлении, что и раньше, не следует сбиваться с пути, полагая, что Россия достигнет порта на китайском море по суше быстрее, чем Англия или Япония по морю. *) (*) Это известно в кругах Германии Высказывались опасения, что Сибирская железная дорога также станет важным импортом азиатских, особенно сельскохозяйственных Посредничество в продуктах и, таким образом, снижение цен на нашем рынке Из этого м. E. В обозримом будущем вопросов не будет. Сибирь относительно бедна сельскохозяйственной продукцией, а дальние перевозки слишком дороги. Главное сельскохозяйственное значение Сибирской железной дороги - экспорт русских товаров в Азию.

Наибольшую головную боль инженерам доставил участок Сибирской железной дороги от Иркутска до Мысовой, на южном и юго-восточном берегах Байкала. Цепочка скал, прижимавшаяся к озеру, представляла собой труднопреодолимое препятствие даже для средств современной техники. В любом случае, успеха начинания можно было ожидать только с использованием таких значительных средств, что сначала думали о другой связи двух берегов Байкала. По оценке, строительство корпуса пути на этом маршруте длиной 312 м должно потребовать капитала в 37 миллионов марок. в то время как аналогичные затраты на 1411-ю западно-сибирскую линию были рассчитаны в 58 миллионов марок. Поэтому Мау планировал заменить поезд паромом, пересекающим Байкал, того типа, который существует между Хельсингборгом и Хельсингером в Европе. Поскольку реализация этот проект, однако, привел к трехмесячному прерыванию прямого сообщения через Байкальскую хижину, поэтому в конце концов от него снова отказались. В настоящее время полным ходом идут работы на южном берегу Байкала.

Даже через болотистую холмистую местность от Обья до Иркутска Schicnenstrang не может пройти без затруднений. Несмотря на все это, надежда на это вполне обоснована; самое позднее к лету 1900 г. путешественник мчался из Санкт-Петербурга во Владивосток частично на поезде, частично на пароходах, а в комфортабельном купе или уютной кабине рассказывали о невзгодах, с которыми путешественник столкнулся в путешествии по Сибири. был ненадолго разоблачен.

Расстояние, которое мне удалось преодолеть по Сибирской железной дороге, примерно такое же, как от Аахена до Мемеля. На нем проще всего было строительство железной дороги. Последние предгорья восточных хребтов заканчиваются у Кривощоковой. Обь образует границу между холмистой местностью Центральной Сибири и гигантской степью, простирающейся на запад до Уральских гор. Это плодородные поля, простирающиеся по обе стороны железной дороги. Сочная трава вырастает из чернозема, который омывают многие реки и прерывают многочисленные озера. Тщетно смотрит глаз из леса. Обилие остальной растительности киргизских степей и особенно ее чудесных цветов не могут похвалить все путешественники, посетившие их весной.

Когда я спешил через них в поезде, конечно, растительности не было видно. Первые метели уже накрыли обширные территории и покрыли их белым халатом. Лишь кое-где на белой земле выделялись коричневые линии, как складки этой мантии, или сверкающие ледяные поверхности, как украшения с бриллиантами.

Дикие животные почти не появлялись. Время от времени из камыша с любопытством выглядывал волк. Но с наступлением зимы бесчисленные водоплавающие птицы, населяющие озера, ушли. Зато в стадах домашних животных недостатка не было. Степь густонаселенна по сибирским меркам *) (в киргизских степях - 1 860 000 жителей, так что на большой квадратной миле они бесплодны. Из них 14% - русские). А кыргызы, как и русские, питаются в основном скотоводством. Первые преобладают. Их сани останавливались на всех станциях. С их высокими капюшонами из овечьей шкуры *) (см. фигуру киргиза на обложке) они были единственными замечательными существами на протяжении всей поездки.

Западно-Сибирская железная дорога также подтвердила хорошую репутацию РЖД в плане размещения пассажиров. Только отличные в остальном палаты буфеты еще не были созданы в достаточном количестве. Я встретил только двоих из них между Обью и Уралом. Тем не менее, мы страдали от избытка пищи, а не от ее недостатка. Деревенские жители появлялись почти на каждой станции с хлебом, жареным мясом, рыбой, гусями и другими съедобными товарами, которые продавали по удивительно дешевым ценам. Например, купили красивого жареного гуся за 0,70 руб.

На всех остановках также была бесплатная кипяченая вода, чтобы каждый мог полностью удовлетворить свою потребность в чае. Тем не менее, различные упорные сибиряки были недовольны. Один гневно сказал: «На почте лучше. Здесь нужно слишком спешить. Там ты спокойно выпиваешь свой стакан чая, уходишь, когда захочешь, и можешь удобно устроиться в тарантасе. Все, чего нет в этом изобретении дьявола, в поезде ». А у нас действительно было довольно комфортное пространство: У каждого была мягкая скамья, на которой он мог растянуться сколько душе угодно.Чтобы обеспечить комфортный ночной сон для всех путешественников, даже когда поезд был очень загружен, в вагоне поезда были размещены три койки для отдыха друг над другом. Над ним - вместо багажной сетки - была праздничная деревянная кладовая, накрытая матрасом. Этим третьим этажом, конечно, могут пользоваться только умелые и не слишком тучные люди, так как на него нужно подниматься по лестнице. Возмущение всех попутчиков было как здорово, что ей наложили такое навязывание. В то время никого не заставляли показывать свои гимнастические способности. Привыкшим к свободе сибирякам рассказали о плохих умывальниках. Один из джентльменов даже казался недовольным моим ежедневным потреблением воды, поскольку на третье утро пути он сказал мне: «Ты опять умываешься? Вы знаете, что медведь никогда не моется, но всегда чист ».

Очень заботливая аранжировка заключалась в том, что все дверные ручки были завернуты в ткань. Когда мы приехали в Омск, столбик термометра был поднят - 46 ° C. При такой температуре кожа прилипала к холодному утюгу или латуни, а также к раскаленному металлу. В остальном же холод никакого дискомфорта не доставлял. Это правда, что в прогретом вагоне-купе путешествовать было удобнее, чем в санях. Поэтому я предпочел не выходить из поезда даже в Омске, чтобы побывать в городе в нескольких километрах от вокзала. Я уже достаточно наслаждался свежим воздухом во время поездки на санях по Иртышу, переход которого еще не завершен, и я ожидал от посещения города не меньше удовольствия, чем от большинства других сибирских провинциальных столиц. Так что я позволил паровой лошади отвезти меня прямо в европейскую часть России, до которой мы добрались около Челябы на Урале после семидесяти пяти часов пути.

Уральские горы пересекаются за день. Отсюда открываются восхитительные виды, но любители природы наверняка не найдут поездку в горы центральной Германии гораздо менее интересной. Я без сожаления увидел, как его леса исчезли вдали.

Еще двадцать четыре часа езды по широким плодородным равнинам, и воды Волги скользили под нами и под гигантским мостом через Сызрань. Затем мы прошли через темнохвойные леса Пензы и мимо промышленных деревень и городов, таких как Тула, пока, наконец, перед нами не предстала Мать-Москва с ее сотнями соборов и церквей, купола которых долго сияли на солнышке.

КОНЕЦ!!!

III
МОСКВА—КРАСНОЯРСК
    Еще в дороге конвойный офицер сказал нам, что нас не задержат в Московской пересыльной тюрьме, а прямо с вокзала отправят дальше. По прибытии поезда на московский вокзал этап был уведен, а мы были сданы жандармскому офицеру, который, оставив нас в том же вагоне, приставил к нам двух унтеров, которым велел купить нам хлеба и принести кипятку. Помнится, приходили какие-то чины посмотреть на нас, сидевших в опустевшем вагоне, но разговоров не помню. Потом через несколько часов после прибытия нас перевели в вагон, стоявший на соседнем пути, оказавшийся обыкновенным вагоном 3-го класса с отоплением и отдельным купе, только на окна были прикреплены наскоро решетки. Когда нас вводили в вагон, два слесаря кончали прикрепление решеток и вызвали неудовольствие жандарма, сказавшего: «все еще возитесь? Ну, живее кончайте!» Слесаря скоро ушли, ушел и офицер в отдельное купе, мы же с Суровцевым поместились на двух длинных лавках под присмотром двух жандармов, сидевших у противоположного окна; двое других сидели, или лежали в глубине пустого вагона.
    Вагон передвинули, очевидно, прицепили к поезду. Успел я через не совсем замерзшие стекла окон заметить, что стоим мы у вокзальной платформы, по которой двигалось много народа, среди которого мне бросились в глаза молодые люди, одетые в одинаковую, мне неизвестную форму, стал догадываться, не студенты ли это. Опять прошло порядочно часов; я, помнится, задремал, лежа на своей лавке с мешком под головой, и вдруг проснулся от шума. Вижу много военных, два—три офицера, солдаты. Один из офицеров, капитан, с сердитой миной заглядывая в бумагу, которую он держал в руках, громко спрашивал: «Как фамилья?» «Где вещи?» Увидя наши убогие мешки, изобразил на лице удивление и даже что-то фыркнул и опять вопросил: «Это все? А под скамейками?» «Ничего нет, ваше благородие!»— ответил за нас фельдфебель, взглянув под скамейки. «Сидите на этих двух скамьях. А вы,— обратился он к двум солдатам,— станьте тут и смот-ри-те!»—протянул он многозначительно, подняв указательный палец. Остальные солдаты разместились по вагону, офицеры ушли в отдельное купе, откуда еще некоторое время доносился зычный басок капитана; но, что он говорил, мы не разобрали. Затем жандармские офицеры и унтеры ушли, с нами в вагоне остались только шесть человек солдат с фельдфебелем. Вагон тронулся, кажется, он был прицеплен к пассажирскому поезду, мы сидели или лежали на наших скамьях, у которых дежурили два солдата с обнаженными саблями, сменяясь каждые два часа.
    Промелькнуло несколько станций; истопник по временам показывался в вагон, но близко к нам его не пускали; солдаты разговаривали между собою вполголоса; словом, атмосфера была довольно строгая, напряженная. Но вот капитан вышел из своего купе, что-то поговорил с фельдфебелем, потом подошел к нам, внимательно посмотрел и сказал, обращаясь к нашим караульным: «Ну, довольно! Чего с шашками вдвоем! Останься один, садись вон там!»— указал он на боковую одиночную скамейку. Потом он обратился к нам: «Скажите, господа, кто вы такие и что за «историю» с вашей отправкой делает начальство? Сколько лет я вот служу тульским конвойным начальником и ни разу не пришлось видеть такой комедии!» Разумеется, мы не могли ему разъяснить это недоумение, сказали только, кто мы и откуда, а он оказался очень добродушным человеком, и мы долго с ним беседовали. Сообщил он нам, что поедем мы с ним до Пензы, там он нас сдаст пензенскому конвойному начальнику, который сдаст уфимскому, и так далее, причем вагон пойдет с нами один и тот же до Кривощекова, т. е. до Оби. Каждый начальник о благополучной сдаче и приемке должен телеграфировать в Питер. Каждому конвойному начальнику имеется отдельный пакет: «Пакетов! во сколько!» — показал он руками. От него мы узнали, что Сибирская железная дорога работает уже до Красноярска, так что только от Красноярска поедем на лошадях. Вот эту процедуру нашей ссылки он, по справедливости, и называл «комедией». Действительно, такой способ ссылки ни прежде, ни потом не был в ходу. После нас через 1,5 года отправили из Шлиссельбурга Панкратова и везли его этапом. Отдельно от этапа возили политических очень редко и то с жандармами, а не с конвойной командой. Разговорились мы с офицером попросту за чаем, который он приказал подать нам в наше отделение. Мы сообщили ему вкратце свое прошлое, он—свое. Окончил он шесть классов гимназии: «дальше не пошел, бо греки мешали»; был он украинцем. Жаловался он на трудность помещать детей в учебные заведения. О политических и общественных делах почти ничего, однако, не говорил. Хвалил Витте, проведшего реформу денежного обращения, показывал нам новые деньги, золотые и бумажные, невиданные нами столько лет. Запомнился курьезный эпизод. Когда мы продолжали нашу беседу после остановки у какой-то большой станции, фельдфебель доложил офицеру, что два жандарма просятся к нам в вагон. «А на кой они мне чорт нужны, — закричал офицер, — пусть едут, где хотят!». «Вот видите, — обратился он ко мне, — отдано распоряжение, чтобы от одной узловой станции до другой наш вагон сопровождали ещё железнодорожные жандармы! У меня семь человек, я восьмой, а для чего еще два жандарма? Ну, не комедия ли?». Так он и не приказал впустить жандармов; ночью, впрочем, фельдфебель впустил двух жандармов, и я слышал, как они жаловались, что в поезде битком набито, негде прилечь, а в нашем вагоне свободно. «А, это они?» — услышал я вопрос, и две жандармских головы поднялись из-за спинок скамеек и внимательно посмотрели на двух мирно спавших на своих скамьях стариков, виновников стольких хлопот.
Мне в это время не спалось: новые впечатления от разговоров с офицером при всей их убогости были так сильны для замаринованных тюремным режимом нервов, что с трудом удавалось заснуть, как будто и крепко, но вдруг проснешься... опять пободрствовав, задремлешь...
     В Пензе принял нас капитан, дряхлый седой старик, который, несомненно, получил о нас очень хорошую рекомендацию от тульского конвойного начальника, потому что отнесся к нам очень внимательно и гуманно, хотя, видимо, очень боялся, если не нас, то своего начальства, пославшего ему телеграмму и пакеты об этих «секретных», с которыми, видимо, он не знал, как себя держать. Проехали мы с этим конвоем благополучно до Уфы и в лице уфимского конвойного начальника встретили человека опытного в конвоировании политических.
     Приняв нас по всей форме и распорядившись о дежурстве при нас двух солдат, правда, без обнаженных шашек, уфимский капитан удалился в свое купе. Когда поезд пошел полным ходом, фельдфебель подошел к нам и вполголоса сказал: «капитан просит вас, господа, пожаловать к нему в купе попить чайку». Суровцев, как я уже говорил, не признавал не только чая, но и кипятку, да к тому же в данное время хотел спать, и, конечно, любезное приглашение это отклонил, я же принял его с удовольствием.
     Когда я вошел в купе, здоровый лет 40—50 капитан с роскошной темнорусой бородой привстал мне навстречу и сказал: «Позвольте познакомиться, капитан Рутковский, многих ваших товарищей встречал: я, ведь, служил прежде в Тюмени. Вот, например, Федора Николаевича Юрковского хорошо помню; как он поживает в Шлиссельбурге?» — «Он умер в прошлом году», — ответил я. «Царство ему небесное! — сказал капитан, крестясь, — хороший был человек!»
     После такого начала мы с ним довольно долго поговорили, вспоминая тех, кого ему пришлось конвоировать. Юрковского он запомнил в особенности потому, что случилась какая-то «история» (в чем она заключалась — не помню), во время которой Юрковский вел себя с большим достоинством и твердостью, но вместе с тем с таким тактом, что история не кончилась трагедией. Помнил он и Попова Михаила Родионовича и всех тех, которых привезли с Кары к нам в Шлюшин. На мой вопрос: «Ну, а теперь много ли политических ссыльных проходит через ваши руки?» Он сказал: «Идут, только они называются не народовольцами, а как-то иначе... точно не помню»... Повидимому, он не решался назвать это направление и притворялся, как мне показалось, непомнящим, забывшим это название. На мои недоуменные вопросы он, как бы вспоминая, начал: «Вот в Германии партия существует»... — «Социал-демократы»,— подхватил я. «Да, да, социал-демократы»,—сказал он наконец. «Значит, — пробовал я уточнить,— появилась новая партия, социал-демократическая, а народовольцев уже нет?» — «Не могу я вам точно об этом сказать, но, повидимому, так; впрочем, недавно прошли политические, которые обвинялись в принадлежности не к социал-демократической партии, а к другой партии, не «Народная Воля», а «Народное... Право», выговорил он, опять поколебавшись несколько мгновений.
    Так от конвойного начальника я впервые узнал о существовавших тогда в России организациях. О программах этих партий, конечно, трудно было допытываться от конвойного капитана, должно быть, и не знавшего толком об этих программах, да к тому же, видимо, конспирировавшего.
    Сказал он мне в заключение нашей беседы, что довезет он нас до Кривощекова, и на мой вопрос, где и что это за станция, он объяснил, что это станция на берегу Оби, через которую еще не построен мост; нам придется покинуть вагон и переехать Обь на санях, чтобы сесть в другой вагон, в котором и доедем до Красноярска. При этом он подтвердил, что и в дальнейшем мы будем совершать наш путь на почтовых так же торжественно, по крайней мере, до Иркутска; нас будут сопровождать конвойные начальники с шестью солдатами и фельдфебелем, сдавая следующим этапным начальникам. Для каждого конвойного начальника имелся пакет, обязательные телеграфные уведомления и пр.
    Таким образом на ст. Кривощёково появился новый конвой с пожилым, уже седым, но очень бодрым капитаном. Побеседовав с прежним конвойным начальником и приняв от него все пакеты, он подошел к нам и весело сказал: «Ну, собирайтесь, закутывайтесь теплее, мороз 40°!». Мы встали со своих скамеек, держа в руках наши мешки и одетые только в армяки, т.е. в том, в чем нас посадили в вагон в Питере, и я сказал: «Мы готовы, капитан!» — «Как готовы! А шубы, а бродни, а вещи?» — «Ничего этого у нас нет!» — «Да как же я вас повезу? Вы, буквально, замёрзнете! Это чорт знает что такоё, отправлять людей в таком виде! Я телеграфирую главному инспектору тракта!»— продолжал возмущаться новый конвойный; Рутковский отозвал его и стал что-то ему говорить. Урывками я слышал, как новый конвойный продолжал негодовать: «Ну, в вагоне тепло, но ведь от Красноярска повезут на почтовых... Это беззаконие отправлять людей без всего... хороша Петербургская пересыльная тюрьма...» Оба офицера вышли из вагона, а у меня впервые мелькнула мысль, что в самом деле высшее начальство тайно рассчитывало на то, что нас заморозят, или, по крайней мере, насмерть простудят... Ведь там все было предусмотрено (пакетов — во!), столько людей занято этой «комедией», столько денег эта «комедия» стоила, а полушубков и валенок не дали... Но, к счастию, мы не замерзли. Через некоторое время принесли нам два огромных тулупа, какие-то полости... «Вот, добыл на время!»— сказал бравый капитан. Усадили нас каждого с тремя солдатами в кошеву, укутали ноги полостями, — и мы понеслись через Обь к этапке, где мы должны были просидеть до отхода поезда.
    Этапка была полна арестантов, но нас посадили совершенно отдельно, правда, в проходной комнате, на больших нарах под охраной двух часовых, которые никого к нам не подпускали. Там мы пробыли часа 2—3, закусили, напились: я кипятком, а Суровцев свежей водой, и затем водворены были после небольшого перехода в новый теплый вагон со всем нашим конвоем, заняв только половину вагона. Без всяких приключений, если не считать отчаянной зубной боли, которая стала мучить меня на этом перегоне и против которой под конец пути конвойный начальник добыл мне зубные капли от какой-то офицерши, ехавшей в нашем поезде (на станциях, по словам конвойного, никаких лекарств достать нельзя было), мы благополучно доехали до Ачинска. Здесь нас принял «сам» инспектор этапов от Красноярска до Иркутска и очень быстро перевез нас на почтовых тройках, укутав в какие-то шубы, через р. Чулым, на которой не было еще моста, посадил снова в вагон, и через несколько часов мы были в Красноярске, где железнодорожный путь тогда кончался...