По случаю пятницы, хоть формально она сегодня - четверг, выкладываю ещё один веселый рассказ. Эту историю я слышал в разных пересказах и в каком городе она произошла, и произошла ли вообще - точно неизвестно. В этом рассказе она произошла в Нахаловке. Почему бы и нет?
ОТДАТЬ ШВАРТОВЫ
Домики Нахаловки лепились так близко друг к другу, что можно было пройти от Сухарки до Чернышевского спуска, перепрыгивая с одной крыши на другую. Несмотря на тесноту, жители самовольно застроенной фавеллы умудрялись вести хозяйство, высаживать огороды и держать кур, коз и даже свиней. В общем…
…жили-были старик со старухой…
Старик – на вид худенький, морщинистый и седой. Словно мальчика-с-пальчика высушили на солнце и обмакнули головой в муку. Жена смотрелась выше его на целую голову, носила цветастые платья, а когда платья приходили в негодность – шила из них мужу рубашки. До пенсии она работала уборщицей в речном порту: широкую улицу Владимировскую старуха называла «фарватером», а об умершем говорила «отдал швартовы». Детей у них не было – был старенький радиоприёмник, такой же хриплый и кашляющий как хозяин и сто тридцать лет воспоминаний на двоих. Ещё был сибирский кот, несколько кур в сарайке и свинья. Её-то…
…старик и зарезал в один из коротких и тощих октябрьских дней…
Свинья отдала швартовы безропотно, как буддист. Она всю жизнь прожила в крохотной сарайке и не подозревала об изломанных улочках, спускающихся к реке, мягкой зелёной траве, буйно растущей вдоль заборов и о том, что есть на свете существа, умеющие летать над головами и крышами. Иногда с ней беседовал хозяин, вернувшись в подпитии от сторожа лодочной базы. Красноречием он не отличался и на слова был скуп.
– Эх, свинья, – печально вздыхал старик. – Жисть-то того…летит.
Под негромкое хрюкание собеседницы он допивал четушку, и шёл сдаваться жене. Из дома ещё долго доносились голоса: громко матерясь, они спорили о смысле жизни.
Старуха отличалась скупостью иного рода: она копила деньги на чёрный день. Но дни шли всё какие-то серые, недостаточного для траты денег оттенка.
– Может того… – время от времени заводил разговор муж. – Мотоцикл купим? К брату троюродному в деревню съездим?
– Вот дурень! – всплёскивала руками жена. – А чёрный день настанет, лапу сосать будешь?
Наконец, чёрный день настал: дом ограбили и все припрятанные старухой деньги унесли с собой.
Год после ограбления стал едва ли не самым счастливым: ели сытно, справили новую одежду, два раза выбрались в клуб железнодорожников и даже съездили в деревню к троюродному брату. Но затем жена вышла на пенсию и снова затянула пояса: теперь она копила на достойные похороны. Дни опять пошли серые, складываясь стопками листков отрывного календаря в такие же серые годы. Нутром старик чувствовал, что тратить деньги разумнее до смерти, чем после, но подходящих слов не находил и переубедить жену не мог.
В один из хмурых октябрьских дней он появился в сарайке с утра, был трезв и держал в руках не бутылку, а остро заточенный нож.
– Эх, свинья, – сочувственно прокашлял Старик. – Жисть-то того…пролетела.
Через мгновение освобожденная душа животного вылетела из туловища и, ничего не понимая, воспарила над крышей сарая. Нестерпимый солнечный свет ослепил её, и, сжавшись в комок от страха, она стала плотной и почти видимой. Поднимая и опуская крылья, через небесную бездну лениво двигалось чёрное существо с блестящим толстым клювом. Отчаянно завизжав, душа рванулась обратно, в привычный и уютный полумрак сарайки. Старик что-то почувствовал: разделывая тушу, он время от времени поднимал голову и прислушивался. Ему казалось, что под крышей кто-то жалобно хрюкает.
Закончив работу, он подошёл к жене и сообщил:
– Освежевал я. Дай три рубля.
Времена стояли легендарные: колобки по сусекам, правда, уже не оживали, но водка в магазине всё ещё стоила 2 рубля 87 копеек. Просьба деда была законной, освященной древними традициями и долгими годами совместной жизни. Но, видно, скупость жены перешла всякие границы. Старуха поджала узкие губы и сухо спросила:
– За фарватер в винный собрался?
– Да, – заявил старик, считая себя в полном праве.
– Обойдёшься, – буркнула жена: она твёрдо решила денег на пропой не выдавать.
– Дай три рубля! – ещё не веря в такое коварство, прокаркал дед. В корнях его родового дерева зашевелился пещерный житель, и забитая в сарайке свинья выросла до размеров мамонта, добытого на охоте. Старик оглянулся на крышку подпола, куда спустил разделанную тушу и неожиданно сорвался на фальцет:
– Дай! Три! Рубля!
В ответ старуха…
… молча скрутила фигу и ткнула ею в лицо мужа...
Неторопливо проплыв мимо, она отправилась к подруге, не желая вступать в перепалку. Возле сарайки старухе вдруг показалось, что кто-то за ней следит. То убиенная свинья, колыхаясь невидимым облаком, рассматривала сквозь щели двор. Она не понимала, что делать дальше. Раньше всё казалось таким простым: налили в корыто – ешь, не налили – страдай, а теперь тела не было и есть стало не во что.
Дед в это время беззвучно открывал и закрывал рот, словно проверяя, как работает вставная челюсть. Затем заметался по избе, снедаемый обидой, чуть не свалился в открытый подпол, и, наконец, остановившись у окна, выкрикнул:
– Ах, так?! Ну, возвернешься ты чичас в избу!
В запале он подумал, что бабка направилась во двор до ветру. Притащил из сеней толстую верёвку, влез на табурет и, перебросив бечеву через балку, соорудил петлю. Нет-нет, он вовсе не собирался отдать швартовы в один день со свиньёй! Он вообще не собрался умирать, тем более трезвым. Помимо петли вокруг шеи, верёвка была пропущена под мышками и скрыта пиджаком. Стоя на табурете, дед нетерпеливо ожидал возвращения бабки, но та всё не шла и не шла.
– Шоб ты в очко провалилась! – выругался он. – Три рубля пожалела. Ну чичас возвернёшься!
В это мгновение…
… скрипнули двери, и раздался шум в сенях…
Поспешно оттолкнув ногой табурет, старик повис на веревке. При внимательном взгляде у зрителя, конечно, возникли бы сомнения в достоверности сцены, но в Нахаловке станиславские не проживали. Там жил народ простой и большей частью малограмотный, и даже на бутылочных этикетках читал только заголовки.
– А-а-а-а-а-а! – раздался истошный женский крик.
Оказалось, это соседка зашла за какой-то своей надобностью и, увидав повесившегося, завопила от страха. «Принесла нелёгкая», – чертыхнулся про себя повешенный. Висеть было неудобно – верёвка больно терла подмышки.
Отойдя от первого шока, женщина громко позвала хозяйку.
Не услышав ответа, она хотела уйти, но как на грех заметила таз с мясом. «Бес попутал», – говорила соседка позже. Воровато оглядевшись, она стала запихивать мясо в сумку. Пережитый ли шок тому виной или какая-то особая восприимчивость момента, но когда женщина в очередной раз подняла голову, то увидела свиную харю, наблюдавшую за ней через окно.
– Свят, свят, свят! – в ужасе перекрестилась женщина и, подхватив сумку, бросилась к выходу.
Но не успела добежать до двери, как услышала за спиной хриплый голос.
– Стой, стерва! – сердито сказал повешенный. – А ну положь, где взяла!
Стерва резко остановилась и, не смея повернуть головы, попятилась назад. Шаг, второй, третий… Она двигалась как сомнамбула задом наперёд, пока нога её не потеряла под собой опору, и женщина не рухнула с громким воплем в открытый подпол.
Старуха всё не шла и не шла. Слабые руки старика не в силах были подтянуться и освободить себя. Он то громко звал на помощь, то ругался с соседкой, то тихо матерился, болтаясь из стороны в сторону. Вернулся с улицы кот, заглянул в открытый подпол, затем обнюхал стариковские ноги, висящие над головой и, убедившись, что в доме с его кошачьей точки зрения всё в порядке, жадно набросился на беспризорное мясо. Спустя целую вечность после очередных воплей послышались шаги и в дом вошел… участковый. В отличие от коренных жителей Нахаловки, привыкших к громким скандалам и разного рода воплям, ему по штату было положено ими интересоваться.
Увидев подвешенного к потолку хозяина, вошедший оторопел.
– Сними! – взмолился старик.
Милиционер заглянул в подпол и обнаружил там женщину сорока с небольшим лет со сломанной ногой. После чего сообщил, что он по этому поводу думает, подробно остановившись на генеалогическом древе старика. Но нож со стола всё-таки взял, табурет поставил и полез обрезать верёвку. Едва это ему удалось, как…
… обессиливший старик рухнул участковому на плечи, а оба они – с опрокинувшегося табурета прямиком в злосчастный подпол…
Хлипкая лестница, соединявшая глубокий погреб с домом под тяжестью двух тел, разлетелась в разные стороны. Один из обломков угодил в лоб соседке, отправив её в нокаут. Когда она очнулась, то обнаружила рядом двух мужчин в недееспособном состоянии. Старик сломал руку, участковый – пару рёбер. Наверху по периметру лаза прохаживался разбуженный кот и что-то недовольно мурлыкал….
… Прошло восемь месяцев и один суд. Старик получил два года условно от государства и двадцать пять рублей от плачущей жены. Она боялась тюрьмы и теперь готова была на финансовые жертвы. Деньги пропили втроём – с участковым и сторожем лодочной базы. Участковый чуть не утонул в Оби и утверждал, что видел под водой свиную морду. Ему, конечно, никто не поверил.
Сама усопшая свинья с каждым месяцем становится всё смелее и смелее. В пасмурные дни она поднимается до самых облаков и путешествует вместе с ними над Нахаловкой. Но дальше улетать пока опасается, возвращаясь на ночь в родной двор. Она часто размышляет, как прекрасен и удивителен этот мир по сравнению с тёмной и грязной сарайкой, в которой провела свою жизнь.
(с) Игорь Маранин
