ПРЕДИСЛОВИЕ К ПОСЛЕСЛОВИЮ
Это статья была специально написана как послесловие к книге Алексея Кретинина «Новониколаевск — Новосибирск: одна судьба на двоих», но по ряду причин в книгу не вошла. Ее автор — Георгий Селегей. Он один из создателей и авторов легендарного ПАН-клуба, и в середине 90-х он, как и Алексей, работал в «Новой Сибири». Редакция посчитала необходимым сегодня этот текст опубликовать — опять же по ряду причин.
Во-первых, потому что книга исторических очерков Алексея Кретинина наконец-то вышла. Во-вторых, потому что это послесловие просто очень хороший текст, который мог написать только Георгий Селегей. И самое главное, что в этом тексте нет даже намека на глянец. К сожалению, обычно принято ретушировать жизнь и облик ушедших от нас людей, но что, если Лешка Кретинин на самом деле был именно вот таким, как о нем пишет Гера Селегей? Что, если мы именно таким его помним и любим?..
В качестве дополнительных объяснений надо сказать, что упомянутый в статье Максим Туханин в середине 90-х также работал в нашей газете и также был одним из авторов ПАН-клуба. Потом он много лет сотрудничал с центральными телеканалами как автор и редактор многих в том числе юмористических передач. (Хороших, не «Кривое зеркало» и не «Комеди-клаб».) Четыре годаназад для этих же целей он позвал в Москву и Георгия Селегея.
Редакция «Новой Сибири»
АЛЕКСЕЙ Кретинин успел собрать свои очерки в эту книгу и написать к ней предисловие, но издать ее не успел. Этот труд взяли на себя его друзья.
Он почти не касался последних двадцати лет городской истории. Однако за эти двадцать лет сменилось несколько эпох, и именно в эти годы Алексей сам стал заметным человеком Новосибирска. Будет справедливо, если его книгу рассказов об истории и людях города дополнит рассказ о нем самом — на фоне истории города и страны.
Никакой научной объективности не предвидится. Это будет рассказ пристрастный, близорукий, тенденциозный — во-первых, как всякая история, а во-вторых, просто потому, что он написан одним из его друзей.
Мы с ним не были лучшими друзьями, но и просто друзья — это тоже немало. Мы подружились в газете «Новая Сибирь», где он возглавлял отдел политики, а я со товарищи делали страничку ПАН-клуба. Но познакомились раньше, примерно три эпохи назад, в тусклые времена продуктовых талонов, куликовских толковищ за водкой и фильма «Покаяние». Еще до Перестройки Лешку с подачи КГБ выгнали из универа, после армии он поступил к нам в пединститут и был обречен оказаться в КВНе. Он играл в команде исторического факультета, мы с Максимом Туханиным развлекались тем же на филфаке. Позже эти развлечения приведут нас в том числе и к ПАН-клубу.
Лешка тоже шел своей стезей. Тогда еще мало кто понимал, что там затеял коммунист Горбачев. На одной из игр, на разминке, Лешка вырвался к микрофону. Жанр требовал репризы, а он вместо этого с какой-то совершенно неуместной, но очень светлой умильностью воззвал: «Народ, порадуйтесь: Филатова сняли!»
Филатов был первым секретарем обкома КПСС, и его снятие означало очень многое. Однако народ сенсации не внял, потому что еще не хотел грузиться политикой (сейчас не хочет уже). Но тот Лешкин порыв был необыкновенно трогательным, и это запомнилось.
Наше с ним поколение застало финал унылого социализма в возрасте последних прыщей и первых позывов на баррикады. И в смысле баррикад страна была некоторое время нам ровесницей. Это был период «Взгляда», «Огонька», Сахаровских выступлений. И еще — пиджаков с закатанными рукавами, «Ласкового мая» и разлохмаченных девиц с почти панковским макияжем, как в «Маленькой Вере».
Выгнанный из универа за антисоветские листовки Кретинин оказался, что называется, в тренде. Он тусовался с фондом «Гласность» и «вражескими голосами», вступил в Демократический союз, ездил на какие-то антикоммунистические конференции, слеты, митинги…
Мы тогда почти не общались, но сейчас, задним числом, могу предположить, что это были для него самые упоительные и конгруэнтные времена. Они ненадолго совпали — время и Лешка. Фраза, достойная мемориальной доски: «Алексей Евгеньевич Кретинин — основатель независимой прессы Новосибирска», — это не просто фраза, это констатация исторического факта.
Да, это именно Лешка вкупе с еще одним бывшим диссидентом учредил легендарный «Пресс-бюллетень» — первое регулярное непартийное и негосударственное издание в городе. То была крошечная, тонюсенькая, с отвратительной полиграфией брошюрка — но, елки-палки, какие страсти полыхали вокруг нее!
Из конспирации «Пресс-бюллетень» печатали аж в Вильнюсе; однажды власти задержали весь тираж в Толмачевском аэропорту. В ответ редакция — и Лешка, разумеется, в том числе — объявили голодовку. Она проходила в сквере у оперного театра. Флегматичный Новосибирск впервые уподобился холерической Москве и вышел на митинг поддержки. Тогдашнего первого секретаря обкома звали Виталий Муха. Митингующие вооружились наглядной агитацией — черенками швабр и лопат с надетыми на них резиновыми грелками. Это называлось «мухобойка».
Буча продолжалась неделю. Толпу разгонял строй ОМОНа, громыхая дубинками по щитам, а голодающие однажды вечером были избиты ватагой не то переодетых гэбэшников, не то верноподданных гопников. А потом голодающих еще и упекли на 15 суток.
Есть риск, что из моего рассказа не знакомый с Кретининым человек представит его эдаким маргинальным бунтарем, упертым фанатиком с пылающим взором. Упаси господь! Лешка был легким, смешливым, деликатным — и вообще тем, что называется адекватный человек. Изящно тощий, с носом мушкетерской остроты, он весьма элегантно смотрелся в смокинге — это к слову о породе. Хотя больше помнится, конечно, в джинсовой куртке.
И свою опасную для публичного человека фамилию он тоже носил безукоризненно. В нашей злой на язык компании почему-то никому и в голову не приходило ее обыграть, а остряков со стороны он дезавуировал названием своей газетной колонки: «Веселые кретинки».
...Коммунизм пал, началась эпоха ваучеров, алых пиджаков, колоссальных мобил и ликера «Амаретто». Независимая пресса обрела вполне цивилизованный вид. Лешка поработал в нескольких газетах, и в конце концов он и мы оказались в «Новой Сибири». Он был ехидный публицист, мы были беспутные сочинители всяких стишков и скетчей. Мы прекрасно поладили.
Это были звездные годы «Новой Сибири». Согласно анекдотам, население страны тогда составляли сплошь конкретные пацаны на шестисотых «мерсах», и глупо опровергать данные анекдотов. Свобода и беспредел перемешивались вычурно. Лешка тоже купил волыну — пневматический пистолет не помню какой фирмы, шмаляющий дробинами, — и давал нам, безволынным, с ним поиграться. В редакционном кабинете висел портрет выдуманного члена ПАН-клуба т. н. «дяди Бори». Это был маскировочный портрет. Участок стены под ним мог бы подтвердить, что пистолет обладал хорошей кучностью.
Газетная жизнь была весела и вдохновенна, но очень вредна для здоровья. Мы предавались этой жизни с большим энтузиазмом. Когда ПАН-клуб за нехорошее поведение лишили кабинета, Кретинин предоставил нам политическое убежище, и нехорошее поведение эмигрировало к нему в отдел.
Редакционная легенда гласит, что однажды замредактора в очередной раз пошел утихомирить пьяный гвалт в отделе политики. Дойдя до дверей, он увидел сквозь стекло среди выпивающих журналистов совершенно нагую барышню. Это было уже чересчур. Замредактора оробел и ушел восвояси. Более всего его скандализировала даже не нагота барышни, а то, что на нее никто не обращал внимания, поскольку все выпивающие были заняты громким спором о поэзии. Так гласит легенда, и кто я такой, чтобы объяснять, как все было на самом деле?
Одним из многих последствий нашего бражничества стала совместная акция ПАН-клуба и отдела политики, посвященная 275-летию коррупции в Сибири. Первый губернатор Сибири князь Гагарин был повешен Петром Первым за казнокрадство, и в память об этом мы установили у станции метро «Гагаринская» виселицу в натуральную величину — «как бы ни на что не намекая», как любит выражаться участник тех событий и один из редакторов этой книги Александр Самосюк.
Лешка с иезуитским наслаждением составил телеграмму тогдашнему петербуржскому губернатору Собчаку: триста лет назад у вас в городе повесили нашего губернатора; не соизволите ли теперь вы к нам — тоже на виселицу… гм…. полюбоваться? Ухмылочка при этом у него была примерно такая же, как у писаря на картине про запорожцев.
Никто из губернаторов не приехал любоваться на виселицу. Она простояла на тротуаре Красного проспекта несколько часов, вызывая недоумение прохожих, хмурость милиционеров и фотовспышки. Нам было весело.
Потом звездные годы газеты сменились на мутные. Все расползлись кто куда, Кретинин ушел в политтехнологи. У них звездные годы только-только начинались. Демократия раздухарилась, предвыборные кампании бушевали по всей стране, и Лешка пропадал в командировках.
Когда я узнал, что на губернаторских выборах он работает в штабе того самого вышеупомянутого Мухи, меня это не то чтобы покоробило, но некая горечь имела место. Дескать, как же так: в былые времена голодал против, сидел в застенках, был бит державными громилами, а теперь бабло зашибает, чтобы опять его к власти привести?
Понимаю, что эта горечь — рудимент баррикадного возраста, но избавляться от нее и сейчас неохота. Хотя, думается, Лешка смотрел на это дело шире. Или под другим углом. Он быстрее меня понял, что времена изменились. Тогда, при коммунизме, Муха был диктатурой, и против него следовало бунтовать. А сейчас он — один из кандидатов, идущий к власти путем законных процедур; так почему бы и не поучаствовать в этих процедурах?
Возможно, это и есть химически чистый либерализм. Как там у Вольтера? «Я не разделяю ваших взглядов, но отдам жизнь за ваше право их высказать», — как-то так.
Да и мне с моей горечью уместнее было бы приткнуться. В газете перестали платить, надо было чем-то кормиться, и Лешка давал нам возможность подзаработать на выборах.
Я у него халтурил карикатуристом. Из кампании в кампанию шаблон был нерушим и незамысловат: очередной вражеский кандидат помещался на недружеском шарже под ручку с Гайдаром и Чубайсом. По замыслу, электоральная ненависть к этим двум персонажам должна была облучить и объект борьбы. И, кстати, облучала. Такие вот грязные технологии.
Рисовать это было тошно и вспоминать совестно. Но особенно удручал результат. Бог ты мой, кому мы помогали войти во власть! Какие предвыборные ряхи становились государственными лицами! Впрочем, и конкуренты у них были не лучше. Нисколечко. Уж я-то знаю, уж я-то их нарисовался.
Мы не лезли друг другу в душу, но, сдается, и Лешка тяготился чем-то похожим. Во всяком случае, бешеные по тем временам бабки, заработанные на выборах, он просаживал интенсивно и с какой-то есенинской надсадностью. И веселья с вдохновением в том было куда как меньше прежнего.
Мне лестно, что Лешке нравился пассаж из одного моего текста про то, что политики — это слуги народа, следовательно, их место в людской, а в господские покои им дозволено заходить только со словами: «Кушать подано». Это рифмовалось с его взглядом на власть. И насчет своей журналистики он высказывался в том смысле, что щука в озере, дабы карась не дремал.
Журналист он был кусучий, язвительный и очень работоспособный, и азартно чувствовал себя в конфликтах. Однако лакеи наглели чем дальше, тем больше. Караси разжирели так, что сами могли сожрать любую щуку, и лафа с выборами закончилась.
Это были уже последние времена. На историческую сцену выходило поколение офисного планктона. В воздухе зашуршали SMS-ки, самые продвинутые уже переписывались по «аське» на албанском, а русский алфавит впервые со времен Ломоносова пополнился новыми знаками 
и 
Я мало общался с Лешкой в это время. Слышал, что он почти не выходит из дома, пишет исторические очерки для «Новой газеты» — они в основном и составляют эту книгу. Когда изредка встречались, он выглядел бодрящимся, но не бодрым.
Всех подоплек не дано знать никому; мне кажется, он просто закисал. Ему нужны были масштаб, размах, противостояние, буча — а какая уж тут буча? Кругом сплошная вертикаль власти, губернаторы назначаются, в выборах поменьше тоже все заранее ясно… Все скучно, предсказуемо, цинично и беспросветно хорошо.
Карнавал иссяк, начались постылые стабильность и бытовуха. С последствиями для здоровья.
Любовь к красному словцу принуждает меня сказать, что сначала человек делает эпоху по мере сил, а потом эпоха делает человека как хочет. Но на самом деле все, конечно, многоцветнее и многословнее.
Лешка любил Высоцкого. Умерли они в одном возрасте, и есть соблазн применить к нему строки:
Мы тоже дети страшных лет России,
Безвременье вливало водку в нас, —
кабы это было правдой. Ведь водку в нас вливали не только страшные, а вообще любые годы России — и мутные, и циничные, и лихие, и веселые. Не в водке беда. Беда, когда кроме водки ничего не остается.
В звездные годы «Новой Сибири», когда у меня родилась дочь, пьяный самум вынес нас — Кретинина, меня и поэта Дмитрия Рябова — под окна роддома часам к шести утра. Жена лежала на втором этаже, и попасть букетом в форточку в нашем состоянии было невмоготу. Рябов с большим артикуляционным трудом предложил мне взобраться к окну по плечам товарищей. В основание пирамиды он назначил Кретинина как самого высокого. Лешка отказался, с большим артикуляционным трудом сославшись на слабость коленок.
Тогда мы разыскали в кустах ржавое гинекологическое кресло, подтащили к стене, Рябов встал на него, я на Рябова, и букет таки был отправлен по назначению.
Спуск тоже прошел благополучно. А Кретинин наврал. Ни фига он не был слаб в коленках. Очень даже он был в них крепок. Наверное, просто не хотел, чтобы по нему топтались.
Георгий СЕЛЕГЕЙ, с 1993 по 2002 гг. управляющий делами ПАН-клуба газеты «Новая Сибирь» Фото из архива «Новой Сибири»
Просто былинное современное творчество!!!
