Порочный и прекрасный фильм Пабста, один из последних шедевров немого кино, как и положено библейскому мифу, рождает целый сонм мучительных эмоций, переживаний и надежд.

История легкомысленной танцовщицы Лулу, открывающей своей красотой пресловутый ящик несчастий, длинна и печальна, а событий, которыми наполнены два часа экранного времени, хватило бы на несколько античных трагедий.

Действие начинается в берлинских апартаментах, которые для Лулу снимает ее очередной покровитель, газетный магнат доктор Шен. Ослепительные чары Лулу действуют с самых первых минут: вот одной улыбкой она очаровывает пожилого мужчину, зашедшего проверить газовый счетчик, вот изящным танцевальным па усмиряет бывшего патрона, потасканного сутенера Шигольха. Сам Шен появляется в кадре примерно на седьмой минуте, и, включая потрясенного зрителя — это уже четвертая ее жертва. Она хохочет: «Что, милый? Ты собираешься жениться? И только поэтому ты не хочешь поцеловать свою Лулу?» Шен обреченно курит, и мы уже знаем, что он погиб, погиб безвозвратно, и не будет никакой свадьбы на дочери министра, а будет безоговорочный триумф юного чуда, которому даже не нужно топать своей красивой ножкой, чтобы свести этого видавшего все в своей жизни Шена с ума.

Имя этому чуду — Луиза Брукс. Американская актриса, обессмертившая фильм Пабста, одним своим появлением в кадре рождает ту самую магию кино. Невысокая, с мальчишеской плоскогрудой фигурой Брукс, так не похожая на пышных кинодив следующих десятилетий, порхает по экрану, как бабочка и несет в себе убийственный по мощи заряд детской невинности, озорства и игривой женской сексапильности. На ее неотразимую красоту западают и дамы: даже утонченная невеста герра Шена смотрит на Лулу с вожделением. А та, восхитительная в своей непреднамеренной аморальности, словно удивляется такой неожиданной для нее властью над людьми. Но разрушающая судьбы других роковая «девушка в черном шлеме», чья капризная красота привлекает отъявленных мерзавцев, в тоже время сама является беспечной жертвой чужих пороков, мотыльком, летящим на губительный свет огней…

Родиться шедевру помогло чудесное стечение обстоятельств. Опередив на десять минут Марлен Дитрих, ждущую подписания контракта в кабинете режиссера, Луиза Брукс вытянула счастливый билет. Пабсту не впервой было запускать будущих звезд на орбиту — тремя годами ранее главной ролью в «Безрадостном переулке» он придал мощное ускорение карьере молоденькой Греты Гарбо. Но главное, в чем ему действительно не было равных — в умении моделировать на съемках конфликт человеческих чувств, заставляя остальных актеров относиться к Брукс со смешанным чувством сексуального исступления и ненависти. Практически каждую ночь Луиза прожигала жизнь в берлинских ночных клубах, но на следующий день скакала как непосредственный ребенок по съемочной площадке, выводя картину на эпохальный уровень. Принуждая ее играть без нижнего белья, Пабст хотел, чтобы мужчины-актеры это знали — и тем реалистичнее изображали пагубную страсть к Лулу.

Для многих немых фильмов характерна чересчур экспрессивная игра актеров, которая современным зрителям часто кажется наигранной и манерной. Так вот, ничего подобного в фильме Пабста нет. При этом отсутствие звука придает предельную художественную выразительность гениальной игре Луизы Брукс. В «Ящике Пандоры» нет и искаженных, будоражащих воображение фантастических декораций, как в картинах Ланга и Вине. Лишь для финальных сцен, передавая грустный прощальный привет экспрессионизму, Пабст избрал местом действия туманные лондонские трущобы, где на изломанных тенями лестницах разыгрывается последний акт драмы.

Пересматривать последние пятнадцать минут невыносимо страшно — настолько полон нежности и отчаяния душераздирающий финал картины, в котором наложенная спустя много лет музыка Пера Рабена, того самого, который писал для Фассбиндера, величественно и мрачно сопровождает черного мотылька в его последний полет.

Разрушительный гений фильма сыграл и против своих создателей: «Ящик Пандоры» был объявлен неудачей Пабста, по мнению современников, слишком вольно экранизовавшего пьесу Ведекинда, а Брукс так и не смогла вернуться к шаблонной работе в Голливуде. Зато ее короткая прическа с прямой челкой черных волос, вдохновившая Тарантино на облик Мии из «Криминального чтива», и образ необычной, находящейся вне времени и пространства роковой женщины, стали настоящими иконами в истории кино. А в памяти навсегда остается порочная и невинная улыбка торжествующей Брукс, улыбка испорченного ребенка, обманувшего взрослых.