Мои первые в жизни воспоминания целиком связаны с НИИГАиКом (Новосибирский институт геодезии, аэрофотосъёмки и картографии). В год моего рождения – 1949-й, родители переехали жить на ул. Крылова, 24, в здание Аэроклуба, где четыре пятых площади занимал в то время НИИГАиК. Пять лет мы прожили в первой комнате от лестницы по коридору второго этажа (если смотреть на фасад).

Наша семья из четырех человек – отец, Тарновский Лев Фёдорович, мать, старший брат и я размещались в бывшей аудитории площадью около 16 метров с окном во двор, с которым далее через забор соседствовал стадион «Спартак». История нашего заселения в здание института связана с рискованным поступком моей мамы, Тарновской Виктории Павловны. Летом 1949 года в отсутствие отца (возможно, в это время он вёл практику на геодезическом полигоне), она написала письмо Сталину с просьбой помочь решить вопрос с жилплощадью для семьи преподавателя института, инвалида войны Тарновского Л.Ф.

На тот момент мы квартировали на 9 метрах деревянного дома вместе с хозяйкой за печкой. Примерно через месяц, к всеобщему изумлению, из канцелярии Сталина на имя ректора Агроскина А.И. и в райком партии пришёл краткий ответ-распоряжение: «Обеспечить жилплощадью». Ректор (тогда он назывался директор) вызвал маму и, попрекнув её за эту созданную ситуацию с непредсказуемыми для всех последствиями, освободил нам для проживания небольшую аудиторию. И надо заметить, что о каких-то негативных последствиях для отца со стороны ректората за мамин дерзкий поступок, от отца я не слышал.

Так я, можно сказать, с пелёнок оказался в водовороте бурной, чрезвычайно любопытной студенческо-преподавательской жизни, с кафедральными чернильницами, счётами и мраморными пресс-папье на массивных столах, дерматиновыми диванами; с весёлыми аудиториями с арифмометрами «Феликс», геодезическими приборами и, вероятно, трофейными, немецкими картопечатными машинами, мощное грохочущее движение частей которых вызывало у ребёнка восторг и изначально огромное уважение к профессии отца и, в целом, к институту. Там же, в пристройке к зданию со двора, где находилась несколько комнат с картопечатными машинами, были канцелярские помещения, а также актовый зал, он же спортзал, и помещение, где жила семья преподавателя Харченко А.С., в 1954 г. уехавшая на Украину.Внутренний двор между зданием и забором стадиона «Спартак» был хотя и небольшим, но, с точки зрения детей, удивительно вместительным. Слева от будки привратника располагался заросший бурьяном пустырь, где впоследствии жильцами возделывались огородные грядки. Правее его были временные стоянки автомобилей и другие дворовые площадки. После 1954 г. во дворе, напротив внутренней пристройки института параллельно ему построили длинное одноэтажное здание с мастерской по ремонту геодезических приборов и другими службами.

Двор от средины правого крыла здания до забора с парком стадиона «Спартак» был отделён забором от двора Аэроклуба. Немногим больше половины правого крыла здания занимал сам Аэроклуб ДОСААФ. Прямо за забором во дворе стояли три списанные после войны боевых самолёта – истребителя и высокие деревянные тренажёры для подготовки парашютистов, где мы самозабвенно играли в «войнушку». А вокруг, постоянно на слуху, дополняя впечатления от рассказов о войне уже взрослых студентов, успевших в юности побывать на Великой Отечественной, между которых я постоянно вертелся, звучали советские военные и лирические песни. Отовсюду – из репродукторов Центрального рынка, что через улицу напротив, со стадиона «Спартак», вестибюля института, во время перемен между занятиями. Песни в исполнении Бунчикова, Нечаева, Виноградова: «С победой приеду. Твоя любовь хранит меня в пути…», «Хороша страна Болгария, а Россия лучше всех…», «В городском саду играет духовой оркестр…». Сейчас бы я сказал, что их голоса были мирового уровня, а тогда воспринималось это как норма.

Одним из ярких впечатлений того времени явилось для меня следующее зрелище: однажды, когда я спускался с мамой по лестнице со второго этажа, внизу, в вестибюле здания меня поразила толпа студентов и преподавателей, находящихся в каком-то оцепенении. Большинство из них, особенно студентки, плакали как дети. А в это время из репродуктора голос Левитана объявлял о смерти Сталина. Как позже говорила мне мама, что Сталина все и любили и боялись. Но я до сих пор не могу совместить воедино эти два понятия.

К осени 1954 года нам наконец выделили отдельную квартиру за оперным театром в одноэтажном деревянном доме с дореволюционной историей частной гостиницы (доходного дома). Там на дверях комнат ещё с тех времён сохранились эмалированные номерки и вычурные дверные ручки с клеймом мастера-изготовителя. И с этого момента закончилось моё «институтское» детство и началось «настоящее» дворовое. Чему и посвящены два моих стихотворения.
За Оперным

Поселилось моё детство
между Каменкой и ТЮЗом,
рядом с Факелом Героев -
обрело там отчий кров.
Оперный, что по соседству,
собирал в античный кузов,
как ковчег когда-то Ноев,
душ спасительный улов.
Не мудрён характер действа:
школа, дом, кино, театр,
книг зависимый наркотик,
улицы хмельной дурман.
Центр, а вокруг предместья.
Площадь Ленина – экватор.
Если площадь – это плотик,
то предместья – океан.
Деревянная округа,
перекрещенная ходом
улиц, в чаще тополиной,
утонувших выше крыш.
И заплоты друг за другом
отсекали огороды,
где смородиной, малиной
никого не удивишь.
Не в бензиновой отраве,
а в садах играли в прятки.
Нам средой для обитания
были кроны тополей.
И ручей журчал в канаве,
и укропом пахли грядки,
и не обделял вниманьем,
то есть колючками, репей.

Дворовые владения наши,
резных наличников коллаж,
сведённых «в лапу» брёвен стаж,
казались вечными. На марше
их с детством шествовал отряд
бок о бок, в унисон и в лад…

Родная улица

Героев бюсты на погостах
за Домом Ленина. Из них
один отмечен был не просто
в отличие от остальных, -
неведомо Герою знание,
чем город его имя чтит –
фамилия его в названии
той улицы, где прах лежит.
И сквер Героев тупиковый
и Первомайский сквер сквозной,
как старый мир эпохой новой,
пронизан улицей одной.

Её причуды удивляли с детства –
фонтан, некрополь, с факелом рука
и дом, крячковское наследство,
чей шарик с крыши рвётся в облака.
Застройки по кускам её дробили,
но я всегда пути знакомые найду
и вдоль, что лондонец по Пикадилли,
на шарик ориентируясь пойду.

Владимир Тарновский