Ричард Эдвард Лаутербах (18 июня 1914, Нью-Йорк - 20 сентября 1950, Нью-Йорк) был шефом московского бюро журнала Time во время Второй мировой войны.

БЛАГОДАРНОСТИ
Благодарю редакторов журналов "Тайм" и "Лайф" за разрешение использовать материалы, переданные им из Москвы; маршала Сталина и Эрика А. Джонстона, президента Торговой палаты США, за разрешение и приглашение (соответственно) сопровождать г-на Джонстона в его поездке по Уралу, Сибири и Центральной Азии; и особенно Нину Алексеевну Мустель, ассистента "Тайм" и "Лайф" в Москве, за ее большой вклад как переводчика, исследователя, критика и друга.
Данная книга отражает исключительно мнение автора.

. . .
         Новосибирск, "Чикаго" СССР, находится почти в четырех сотнях миль к востоку от Омска. Сейчас это великий город, а в послевоенное время он наверняка станет еще более великим. Стратегически выгодно и безопасно расположенный за тысячи километров от западной и восточной границ Советского Союза, Новосибирск является важным железнодорожным и промышленным центром.
         Расположенный на Оби, крупнейшей реке Советского Союза и третьей по величине в мире, Новосибирск является местом пересечения двух очень важных советских железных дорог - Транссибирской с востока на запад, которая идет до Владивостока, и Турко-Сибирской с севера на юг, которая идет до Ташкента и других пунктов в Средней Азии. До войны основными отраслями промышленности района были лесозаготовка, рыболовство, производство пушнины и машин. Сейчас это также ведущий центр по производству боеприпасов, радио-, авиа- и оптических изделий.
         В 1925 году, когда город назывался Новониколаевск, в нем проживало всего 100 000 человек. В соответствии с тремя сталинскими пятилетними планами город быстро разрастался. К 1941 году в нем проживало 450 000 человек, а в пик эвакуации их число возросло до 800 000. Прошлым летом их было около 700 000.
         Новосибирские руководители - жесткие, динамичные, эффективные, доступные и дружелюбные. Их мировоззрение схоже с мировоззрением американских западников прошлого века. Они любят большие дела и большие задачи. Они хотят делать все с размахом. Пятнадцать лет назад они начали создавать новый Новосибирск. Сегодня результаты работы радуют и привлекают.
Центральный проспект нового города - один из лучших в России: двухполосный, засаженный деревьями Красный проспект. Вдоль этого бульвара построены одни из лучших образцов советской архитектуры. Здания высотой в пять и шесть этажей выполнены в странной смеси русского традиционного и современного стиля. Но они хорошо сохранились, чего не скажешь о более новых постройках в других российских городах.
Красный проспект и окружающие его здания резко контрастируют со старым городом. Эта часть Новосибирска похожа на гигантский Гувервиль - унылые деревянные лачуги, прилепившиеся к склонам холмов или растущие в долинах как сорняки. Люди все еще живут в старом городе. Но, по словам чиновников, если бы война не прервала строительную программу Новосибирска, они бы уже в 1945 году избавились от этих "трущоб".
Вместо новых домов для крестьян, которые до сих пор привязывают коз к входным дверям своих полуразрушенных хижин, Новосибирск был вынужден строить еще третий город. Эта мешанина из бараков и землянок, палаток и окопов, общежитий и навесов родилась зимой 1941 года, когда более 300 000 беженцев хлынули в бурлящий Новосибирск. В этой части Сибири зимы холодные, и ситуация с жильем была крайне критической. Жители Новосибирска отреагировали так же, как и жители Ленинграда. После обычной работы все население хватало все имеющиеся лопаты, молотки, пилы и топоры и отправлялось на работу. Были организованы пункты снабжения, куда жители сбрасывали лишние одеяла, простыни, кастрюли, одежду, продукты, гвозди и бревна.
         За семьдесят пять дней было построено жилое пространство за 300 000. Это не очень похоже на Беверли-Хиллз; удобств мало. "Но, - писала девочка своей маме в Москву, - здесь нет бомб, и, в конце концов, Яша (ее брат) должен жить в окопе на фронте". У меня появились новые замечательные друзья. Здесь царит прекрасный дух того, что все мы жертвуем собой вместе".
         В то время как жилищная проблема решалась наиболее целесообразным способом самими людьми, чиновники бились над непосильной задачей прокормить почти удвоившееся население. Летом 1941 года только 5 процентов населения посадили победные грядки. Поэтому месяцы с осени 1941-го по весну 1942-го стали для Новосибирска, как и для всей России, самыми тяжелыми. Излишки припасов и транспорта были заняты армией, а продовольствия поступало мало. В ту мрачную зиму в Новосибирске были скудные пайки, возможно, даже голод. Но не было ни эпидемий, ни упадка духа.
         Весной все взялись за дело, чтобы не допустить повторения. Заводам и всем остальным организациям выделили участки в близлежащих колхозах, и они стали отвечать за посев, выращивание и уборку урожая. Отдельные люди получили дополнительные участки вдоль пригородных железнодорожных линий, идущих из города. Поздно вечером и рано утром специальные поезда доставляли граждан на огороды и обратно. Когда я посетил Новосибирск в июле 1944 года, продовольственная проблема уже не стояла остро: 75 процентов жителей имели свои огороды.
         Мэр Владимир Хайновский рассказал нам об этой борьбе за пропитание города. В летний сезон 1942 года на фермы было направлено 30 000 рабочих, чтобы создать достаточный запас на зиму. В 1944 году пришлось отправить только 7 000. Ситуацию облегчил не только успех огородной кампании, но и поступление новой сельскохозяйственной техники, а также постановление правительства о том, что военные заводы могут уделять некоторое время производству запасных частей к сельхозтехнике и ремонту тракторов.
         В новосибирском аэропорту нас встретили мэр, заместитель губернатора области Леонид Малинин и генеральный секретарь Новосибирского отделения партии Михаил ("Майк") Кулагин. Они отвезли нас в прекрасный белый каркасный дом, расположенный в лесной глуши с видом на широкую, быстротечную реку Обь. Это была официальная дача партии. На ней отдыхали многие американские гости, в том числе Генри Уоллес, который приезжал сюда в прошлом месяце.
Вечером, после банкета и игры в волейбол, мы отправились кататься на лодке по Оби. Эта река течет на протяжении 2400 миль от истоков в горах Алтая в Центральной Азии до дельты в Северном Ледовитом океане. В окрестностях Новосибирска она обычно частично замерзает с ноября по май. В некоторых местах Обь настолько широка, что похожа на большое озеро, а посередине есть лесистые острова, создающие двустороннее русло.
         На корабле нас развлекали два красноармейских оркестра, группа казаков и сибирских танцоров и, наконец, выставка фейерверков, устроенная "Майком" Кулагиным, который достал пистолет Вери (сигнальный) и научил Эрика Джонстона стрелять в луну.
         Этот Кулагин был весьма своеобразен, даже в Сибири. Он невысокого роста. Его песочные волосы с белыми вкраплениями по бокам кустистые и обычно нависают над ярко-зелеными глазами. Он часто щурится. Его быстрые глаза глубоко посажены в жесткую, красную кожу. На Майке деловой костюм с широкими плечами, и он размашисто шагает, как Джеймс Кэгни времен гангстеров. Он много смеется и любит шлепать людей по спине - или, если речь идет о красивой девушке, по заду. Ему сорок четыре года, но выглядит он моложе. Он прыгуч на ногах, очень непоседлив, а его ум так же активен, как и тело.
         Кулагин рассказал, что родился на подмосковной ферме. Работать начал в четырнадцать лет. Позже он выучился на агронома. Во время гражданской войны он служил в казачьих войсках, сражаясь с белогвардейцами, "и это был плохой день, когда я не убил хотя бы двух белых офицеров". В 1928 году он вступил в партию, и его первым политическим постом стал пост секретаря партии в белорусском селе Слуцк. Его задиристая общительность плюс твердость характера помогли ему очень быстро достичь вершин. В раннем возрасте он стал вице-премьером Белорусской республики, и занимал эту должность до перевода в Новосибирск в 1937 году. Сейчас Майк - первый заместитель председателя Совета Национальностей, одной из двух палат Верховного Совета. В этом качестве он является одним из самых значимых молодых лидеров России. За свои административные достижения он награжден орденом Ленина и двумя орденами Красного Знамени. Ленты он носит только на лацкане. Хотя его жена не появлялась во время нашего пребывания в Ново-Сибирске, Майк женат и имеет сына-подростка, который учится на летчика-истребителя.
         На второй день пребывания в Новосибирске мы познакомились с городом поближе. Местом показа стал новый оперный театр стоимостью сорок миллионов рублей, где Генри Уоллес поразил добрых жителей Новосибирска, произнеся речь на русском языке. Снаружи здание не выглядит особенно богато, но интерьер лишь немного уступает нью-йоркскому театру "Парамаунт". Зрительный зал, строительство которого началось в 1932 году, сейчас почти закончен. Его декор - это буйство хрустальных люстр, красных бархатных портьер, римских статуй и викторианской утвари. В нем две тысячи мест и великолепная сцена, ширина которой превышает сто футов, а глубина - сто футов.
         "Сейчас, - сказал наш гид, - вы увидите то, чего нет даже в Москве, не то что в Большом". Он кивнул в сторону механика. Вскоре мы услышали жужжание. Бетонный занавес безопасности с электроприводом и мотором начал закрываться за нами. Половина его спускалась с крыши, половина поднималась со сцены, как гигантские челюсти доисторического чудовища.
         "Из-за войны мы не могли достать асбест, - сказал гид, - поэтому построили вот это. Он весит девяносто тонн. Огонь не может пройти сквозь него. Посмотрите, какой он толстый!"
         Когда мы повернулись, чтобы уйти, он спросил: "А вы не хотите посмотреть, как она открывается и закрывается?"
         Мы не стали, к разочарованию Земенкова, цензора из Москвы, который наблюдал за всем этим с открытым ртом. Мы последовали за Джонстоном в репетиционный зал, где пятьдесят девушек отрабатывали вокальные номера. Они спели для Джонстона "Хор женщин" из "Евгения Онегина" Чайковского, и он ответил короткой речью. "Не все женщины России поют так хорошо, как вы, но я убедился, что все женщины России идут на работу с песней в сердце", - сказал он. "Мир в огромном долгу перед женщинами России".
         В Новосибирске также есть огромный железнодорожный вокзал, который был официально завершен в 1942 году, но функционировал до того, как была написана последняя фреска, в самые тяжелые дни эвакуации 1941 года. За вокзалом - десятки путей, самые большие сортировочные станции, которые я когда-либо видел в России. Вокзал был очень оживленным, ежедневно он принимал более 10 000 транзитных пассажиров. Гигантский центральный зал ожидания, почти такой же большой, как Grand Central, представлял собой яркое, душераздирающее зрелище. Он напоминал старые фильмы о беженцах на острове Эллис. Плотные массы людей расположились на скамьях, переполняя каменный пол. Семьи спали на матрасах или укутанные в потрепанные одеяла. Вокруг них были разбросаны их земные пожитки. Они ожидали отправки в освобожденные районы. Некоторые из них спали сидя, прислонившись к стене или столбу. Дети тихо играли. Матери кормили грудью голодных младенцев. Дедушки стояли в очереди за кипятком, чтобы приготовить чай. Другие читали местную газету.
         Это была невероятная картина, полная огромных страданий, терпения и мужества русского народа. Может показаться, что это картина беспорядка. Но, несмотря на кастрюли, сковородки, черный хлеб и костыли, все казалось в порядке, если отбросить анахронизм суперсовременного вокзала.
         Власти не возражали против того, чтобы мы гуляли по станции или брали у кого-либо интервью. Здесь был специальный зал ожидания для раненых солдат, безногих, безруких, направляющихся в дома отдыха, санатории, реабилитационные клиники и на фермы. Никогда прежде я не видел столько сломанных людей, собранных в одном месте. Я не мог набраться смелости, чтобы заговорить с ними.
         В главном зале длинные очереди людей спокойно ждали билетов. Я остановился и заговорил с одной согбенной пожилой женщиной. Она сказала, что ей семьдесят. Она ждала две недели, чтобы купить билет.
         "Очень жаль", - сочувственно сказал я. Она быстро ответила: "Ждать осталось недолго. Я возвращаюсь в свой дом под Могилевом. Я ждала этого два года, молодой человек".
         Позже мы поехали с Кулагиным на Чкаловский авиационный завод. Это было его детище, его гордость и радость. Привлекательная территория вокруг новых кирпичных корпусов была усеяна союзными флагами. Завод современен во всех деталях, полы бетонные и чистые, стены с окнами и хорошей вентиляцией, интерьеры просторны и полны света; они выгодно отличаются от американского авиационного завода.
         Хотя конвейерная система не используется повсеместно, части самолета все же движутся к окончательной сборке. Каждые двадцать четыре часа они выпускали 25 Як-9. Завод казался таким молодым и солнечным, что даже не будучи мировым лидером в производстве, он казался более эффективным. Повсюду висели яркие баннеры и лозунги "Советско-англо-американский боевой союз".
         Як производился здесь еще до войны, но завод был многократно расширен за счет эвакуированного оборудования. На заводе работало 35 000 человек, они были веселы, неплохо одеты и очень молоды. У всех была обувь. Большинство из них были девушками. Все знали Майка. Он здоровался с работниками по именам, общался с ключевыми людьми, улыбался симпатичным девушкам, подбадривал других. Он остановился рядом с одной пышногрудой девушкой, которая проверяла пропеллеры.
         "Валя, когда тебе будет восемнадцать? Или тебе еще не исполнилось?"
         Валя ответила, что ей уже месяц как исполнилось восемнадцать.
         "Ну, - сказал Майк, ухмыляясь и хлопая себя по коленке, - чего ты ждешь? Почему бы тебе не подать заявление в комсомол?"
         Валя сказала, что собирается, очень скоро.
         "Сделай это сегодня", - прорычал Майк. Он чмокнул ее в подбородок и понесся прочь. Потом остановился, повернулся и поцеловал ее в лоб.
         Джонстон, чтобы не отставать, подарил девушке двухцентовую марку США. "Скажи ей, что это для того, чтобы она меня запомнила", - сказал Эрик.
         "Большое спасибо, мистер Джонстон", - сказала девочка по-английски.
         На фабрике "Як" был банкет в нашу честь, а потом мы поехали на оптический завод, и там тоже был банкет. Как бы мы ни протестовали, каждый новый хозяин считал, что было бы невежливо не попотчевать нас традиционным русским способом - едой и питьем. Оптический завод № 69 был эвакуирован из Москвы 16 ноября 1941 года. Многие из квалифицированных рабочих преодолели две тысячи километров вместе с высокоточным оборудованием. В Новосибирске они разместились в старом здании колледжа. А через двадцать два дня после их прибытия бинокли, телескопы и объективы для орудий Красной армии уже отправлялись на фронт.
         В своем кабинете директор завода дал нам интервью. Это был Александр Котляр, тридцати шести лет, очень красивый. До войны у него было 7 000 рабочих, сейчас - 15 000. Около 70 процентов составляли женщины. Он привел с собой 60 процентов своих московских рабочих, остальные ушли добровольцами на защиту города.
         Средняя базовая зарплата на заводе составляет 850 рублей в месяц, но с учетом надбавок она достигает 1000-1100. Для всех старше восемнадцати лет установлен одиннадцатичасовой рабочий день (три часа сверхурочно). На заводе есть свой институт и техникум для подготовки молодых рабочих к квалифицированной работе.
         "Оптический завод № 69 останется в Новосибирске", - сказал Котляр в ответ на мой вопрос. Уже сейчас в Москве возобновил работу небольшой завод "Филиал". Он будет строиться отдельно. Рабочие тоже останутся здесь".
         "Та же история с большинством заводов", - заметил Кулагин.
         "А если муж вернется в Москву после войны и обнаружит, что его жена находится в Сибири на оптическом заводе № 69?" спросил я.
         "Жена возвращается к мужу в Москву", - ответил Котляр.
         Кулагин снова влез: "Конечно, если жене очень нравится Сибирь, она может приказать мужу вернуться сюда". Он рассмеялся.
         В этот момент вошла делегация розовощеких девушек с большими букетами цветов. Лидер вышел вперед и робко подошел к Джонстон. Она поприветствовала его, а затем начала так сильно заикаться, что Майк встал, забрал цветы и отдал их Эрику.                 
         Он погладил девушку и улыбнулся ей. Она обрела голос. "Через вас мы хотели бы поприветствовать американский народ и поблагодарить его за огромную помощь во время войны". Она пожала руку Джонстону. Теперь она была полностью уверена в себе.
        "Мы отомстим за наших братьев, отцов, друзей...", - сказала она. "Прекрасно", - прошептал я Майку. "Комсомольский и партийный кандидат", - ответил он.
        Эрик кашлянул и подмигнул нам. "Мы хотим, чтобы вы помогли нам победить Японию", - сказал он. "Поможете?"
        Девушка посмотрела на Майка. Он усмехнулся и убрал волосы с глаз.
        "Правильно!" - сказала девочка.
        Были и другие делегации, и другие речи, пока мы ходили по заводу из отдела в отдел. Котляр рассказал, что завод № 69 - это российский аналог немецкой фирмы "Цейс". Большая часть его высокоточного оборудования была немецкого производства.                   До войны немцы делали более тонкую работу, но в последние месяцы Котляр был уверен, что его завод подавил фашистов. "Мы захватили их новейшее оборудование. Качество их работы снизилось, а нашей - повысилось".
        Перед уходом с завода каждому из нас подарили по паре полевых красноармейских биноклей.
        Поздно вечером некоторые из нас пошли купаться в Оби. У нас также была возможность получить дополнительную информацию о Новосибирске от Малинина, заместителя губернатора. Его область была размером с Пенсильванию. Он сказал нам, что раньше она была больше, но губерния росла так быстро, что ее разделили на две части.
        "Три четверти наших промышленных рабочих - это дети, шестнадцать, семнадцать, некоторые пятнадцать. Они учатся очень быстро, удивительно быстро. За первые шесть месяцев 1944 года наше производство выросло на 43 процента по сравнению с 1943 годом. Как вам это?"
        "Как это сделано?" - спросили мы.
        "Рационализация труда. Обучение. Мы награждаем выдающихся работников. Мы размещаем их фотографии на досках объявлений и в газетах. Мужественный рабочий на заводе "Як" получает такую же известность, как и мужественный солдат на фронте. Мы также повышаем им зарплату за улучшенный труд. А вы знаете о специальных привилегиях для лучших рабочих? Питание по низким ценам, право выбора при покупке товаров народного потребления, путевки в санатории".
        Малинин спросил, как нам понравился Кулагин.
        "Он потрясающий", - сошлись во мнении.
        "Он замечательный", - признал Малинин. "Вот послушайте. На Чкаловском заводе мы снизили себестоимость примерно на 25 процентов за счет предложений рабочих, перепланировки и прочего. Знаете, какая идея была у Майка? Так вот, он предложил взять эту экономию и вместо того, чтобы отдать ее в Авиатрест в Москве, вернуть рабочим. Каким образом? Мы создадим на эти деньги специальный фонд, который будет выплачивать премии лучшим рабочим. Как это?"
        Мы указали ему на то, что подобные трюки с успехом применялись на капиталистических заводах.
        "Тоже ничего. Все, что дает производство, - вот девиз Кулагина".
        Малинин сказал, что его губерния на 70 процентов состоит из промышленных предприятий. "Но надо больше внимания уделять сельскому хозяйству. Наши заводы делают кое-какую технику для ферм. Наши железные дороги настолько загружены, что мы не можем полагаться на импорт продовольствия из других мест". Затем он подтвердил, что эвакуированные заводы Новосибирска не вернутся. "Эвакуированные люди были полезны для нас. Дали нам новую промышленность. Раньше у нас не было радиопромышленности. Сейчас она у нас вторая по величине. Вы были в нашем театре? Вы слышали наших певцов? Замечательные. Из Ленинграда. Ну, неважно. Сегодня вечером товарищ Кулагин их всех к вам привезет".
        По словам Малинина, у Новосибирска есть и несколько послевоенных промышленных планов. "Мы будем производить больше товаров народного потребления. Обувь, одежду, кадки, печки, кухонную утварь. Они нам нужны. У нас будет большой рынок для них прямо в Сибири".
        Прощальная вечеринка Майка для нас была пышной, как кремлевский банкет, и вдвое более неформальной. Блюда подавались на тарелках с гербом бывшего великого князя. От первого до последнего тоста, а это около семи-восьми часов, в зале не прекращалось шоу. Доминирующей фигурой во всем этом был Майк; он называл блюда, песни, девушек, тосты и мелодии. Большая часть вечера прошла весело и безудержно. Но в какой-то момент маленький Кулагин вдруг перешел от бурного веселья к трезвому изложению мыслей. Суть его небольшой речи заключалась в следующем: Мистер Джонстон, находясь здесь, говорил очень хорошие вещи о Советском Союзе; другие люди делали то же самое, но потом меняли свое мнение, когда уезжали; он надеется, что его друг, мистер Джонстон, останется его другом и другом России и не изменит своего мнения, когда вернется домой.
        Пение прекратилось. Пить перестали. Официантки и официанты застыли на месте. Медленно Джонстон поднялся на ноги и ответил на вызов. Он сказал то, что говорил на первом банкете у Микояна: что США - индивидуалисты, а СССР - коллективисты, и что США будут становиться все более индивидуалистическими; но если мы не будем пытаться вмешиваться в формы правления друг друга, то нет причин, по которым мы не могли бы быть друзьями.
        Майк согласился с этим, и веселье, доселе державшееся в напряжении, рассыпалось вокруг нас. Майк пел и танцевал с неистовой энергией. Он носился по комнате, настаивая на том, чтобы все хорошо провели время. Он вступил в соревнование по выпивке с одним американским корреспондентом, который познакомил его с "катюшей". Этот мощный коктейль, как и советская ракетная пушка, в честь которой он был назван, является противопехотным оружием. Ингредиенты - половина водки, половина шампанского. Майк, хотя у него и не хватило ума сдаться в плен, оказался на втором месте.
        За завтраком в то же утро мэр попытался произнести прощальную речь. Речь шла о том, как немцы были друзьями России, а потом предали ее. Майков нервничал. Прежде всего он сказал, как бы про себя: "Прощание - не время для речей". Мэр продолжал. Майк вскочил со стула и начал вышагивать взад-вперед за спиной оратора. "Хорошая речь - это короткая речь", - сказал Майк громче. Мэр продолжал, смешивая метафоры и национальности. "Молчание - золото", - уже кричал Майк. Мэр повернулся. Он произнес еще три или четыре слова. Затем Майк начал хлопать в ладоши. Другие русские тоже зааплодировали, и мэр оказался сидящим.
        По пути из Новосибирска в Алма-Ату Джонстон рассказал нам следующую историю. Накануне нашего отъезда Кулагин передал ему конверт. Джонстон вскрыл его. В нем оказалось около сорока драгоценных и полудрагоценных камней.
        "Они очень красивые, - сказал Джонстон, - но я не могу принять такой щедрый подарок".
        "Глупости, - воскликнул Майк, - они для меня ничто. В моем распоряжении все огромные ресурсы Сибири. Вы - мой друг".
        Джонстон попытался объяснить, что по возвращении в Америку ему придется заплатить очень большую пошлину за драгоценности. А разве Кулагин не примет их обратно? Он оценил эту мысль и все такое. Кулагин был непреклонен.
        Было приведено еще несколько аргументов, но Кулагин не отступал. Подарок был сделан, и он не собирался брать его обратно.
        Позже тем же вечером состоялось бешеное совещание между Джонстоном, О'Харой и Биллом Уайтом. Уайт был совершенно уверен, что не может принять драгоценности. "Откуда мне знать, что я напишу или скажу об этих людях, когда выйду отсюда?" - сказал он. "Журналист не может принимать подарки". В конце концов, именно Уайту пришла в голову идея, которая в итоге разрешила ситуацию.
        Примерно за десять минут до того, как мы отчалили в аэропорт, Джонстон сказал Кулагину, что хотел бы перекинуться с ним парой последних слов "наверху, наедине".
        "Хорошо, очень хорошо". Кулагин был явно очень доволен. "Это старый русский обычай. Перед отъездом самые близкие и дорогие люди всегда собираются для задушевного разговора. Перед отъездом на гражданскую войну у меня был такой разговор с матерью. Пойдемте."
        Наверху Джонстон спросил: "Майк, что ты думаешь о партийной дисциплине?"
        Поворот задушевной беседы не удивил Майка. Он процитировал товарища Сталина о партийной дисциплине и сказал, что тоже считает ее необходимым и хорошим делом.
        "Ну, - сказал Эрик, сделав глубокий вдох, - вы знаете, что я член Республиканской партии?" Майк кивнул. "Поэтому по возвращении в Америку я должен представить полный отчет лидерам своей партии. Я должен подчиняться их правилам и решениям". Голубые глаза Майка были трезвыми, а линия рта - тонкой и напряженной. "Видите ли, наша партия не любит, когда ее члены принимают такие большие подарки без ее одобрения".
        Майк неодобрительно хмыкнул.
        Джонстон продолжил. "Я член Республиканской партии. Мне нравится быть членом Республиканской партии. Я хочу оставаться членом Республиканской партии. И поэтому, мистер Кулагин, в силу партийной дисциплины я должен с сожалением и благодарностью вернуть вам эти прекрасные драгоценности".
        Джонстон протянул конверт. Быстро и молча Майк взял конверт и сунул его в карман пиджака. Они пожали друг другу руки. "Я все прекрасно понимаю", - сказал наконец Майк. Мистер Джонстон, я хочу, чтобы вы знали: мы будем хранить эти драгоценности для вас здесь, в Новосибирске. Когда-нибудь вы вернетесь и заберете их. Они вырастут во много-много раз"...