Огуречная деревня

Деревня, в которую я должен был поехать, называлась Ogurcóvának (прим.-Огурцова), что в переводе с венгерского означает "огуречная деревня". Мне сказали, что это на другой стороне Оби, к югу от Ново-Николаевска, примерно в двух часах ходьбы. Просто продолжайте идти по льду Оби, тогда вы не сможете ее пропустить. Итак, утром в Страстную субботу, 3 апреля, мы с Тамашем отправились в путь. Сначала нам нужно было найти одну из самых больших рек в Азии - Обь, которая протекала за пределами города. Зима и снег превратили плоский ландшафт в единое целое. Так замерзшая Обь растворилась в бесконечном однообразии, тем более что по льду реки проходили проселочные дороги. Только чуть более высокий берег выдавал зимнее укрытие реки.

Мы спустились по прибрежному склону и тяжело ступали, потому что было очень холодно. К счастью для нас, ветра не было. Мы шли легко и с душой, освободившись от гнетущего бремени удушающего лагеря эпидемии, в блаженном сознании, что можем дышать чистым, здоровым воздухом степи вместо спертого воздуха бараков. Вскоре солнце пробилось сквозь утреннюю пелену, и миллиарды снежных кристаллов ослепительно сверкали под огромным куполом неба. Далеко впереди несколько фигур двигались в том же направлении. Когда мы догнали их, то увидели, что это были солдаты, возвращавшиеся домой в увольнительную. Под громкие радостные возгласы три москвича в глиняной форме и два серо-бурых венгра, насвистывая воинственные песни и искусственно разжигая ненависть, маршировали в прекрасном унисоне полтора часа, когда справа на высоком глинистом берегу показалась стайка деревянных домиков.

- "Вот Огурцова!" - указали нам наши сибирские друзья и, по-славянски обнявшись, попрощались и пошли дальше, а мы с Тамашем направили свои шаги к побережью, где в конце деревни нас ждали несколько чиновников: староста деревни, то есть его судья, писарь, единственный полицейский в деревне и русский командир отряда военнопленных Сергей Петрович Самосватов.

В свежей зимней белизне, среди синих теней, стояли эти четыре бородатых москвича, особенно красивый сержант Самосватов с его двуконечной, уже седеющей бородой и полицейский с воспаленными глазами в сине-черном мундире, с висячими татарскими усами и кривой саблей на боку. Духи Гоголя, Гончарова, Чехова витали над группой. Они приветствовали меня серьезно и церемонно, как будто я был хозяином дома, возвращающимся из зарубежной поездки, за исключением того, что символический подарок в виде соли и хлеба отсутствовал. Сразу же после приветствия возникли определенные юрисдикционные сложности. Полицейский хотел любой ценой посадить меня в деревенскую тюрьму, против чего староста, судья, протестовал. Спор разрешил военный авторитет, старец Сергей Петрович Самосватов, который заявил, что он отвечает за меня и поселит меня вместе с собой в доме первого старосты деревни.

Первым лицом деревни был Павел Степанович Сатров. Его дом стоял посреди ветхих домишек единственной параллельной Оби улицы. Это был аккуратный, красивый дом, построенный из круглого дерева, с лестницей с крышкой, окнами с кружевами. Его крыша простиралась над конюшнями, где шесть лошадей, четыре коровы, шесть свиней и армия коз ждали весны. Прежде чем войти, наверху лестницы, приготовив метлу, мы тщательно очистили наши ботинки от снега, после чего можно было начинать шествие с хозяином дома Павлом Степановичем Сатровым, маленьким, хитрого вида мужчиной, и его женой, морщинистой акушеркой, его дочерью Марьюшей, которая с нетерпением ждала близких материнских радостей, в то время как ее муж сражался где-то под Перемышлем, Варварой, сводной сестры Марьюши, и множество других членов семьи.

На моем приеме появился командир взвода военнопленных одного из галицийских артиллерийских полков, который знал как немецкий, так и русский языки и стал моим переводчиком. Вскоре мы с Сатровыми пришли к соглашению. Они дали мне, Тамашу и старшине маленькую комнату и попросили десять рублей в месяц за полный пансион. Мы сразу же сели за стол.

И тогда начались мои различные промахи. Во-первых, я сел, не кланяясь, перед изображением Казанской Богородицы, висящим над большим столом в углу. Мой переводчик, сразу же начал объяснять возмущенным гостям дома, что в Европе так не принято, там перекрещиваются в церкви, и все просто склоняют голову перед Богородицей перед обедом. Во всяком случае, он ручается за то, что я благочестивая христианская душа.

Сатровы это проглотили и принесли обед. На середину стола поставили огромную кастрюлю, полную капусты, а затем каждому из нас дали глубокую деревянную ложку с короткой ручкой и маринованный огурец, а также чашку чая с клюквой.  Когда стало ясно, что сейчас начнется очередная трапеза без тарелки из общего котла, я беспомощно посмотрел на своего переводчика, который быстро подключился. Я не знаю, чем он руководствовался, но в итоге мы втроем получили по глиняной тарелке. Семья Сатровых во второй раз проглотила видя стольких европейских эксцентриков, а затем мы принялись за обед, во время которого Сергей Петрович вскоре развеял плохое настроение своим весельем.

Моя комната была красива для европейского глаза, как и весь сатровский дом, с его полугородской-полудеревенской обстановкой, комнатными растениями, освещенными солнцем окнами с ледяными цветами, в которых ярко сияют сосульки. Перед окном, с видом на главную улицу села и Обь, стоял небольшой столик. Я сразу же положил на него свои четыре книги, писчую бумагу, карандаши для рисования и краски, и представил, какое это будет замечательное место для учебы и письма.

Большую часть комнаты занимала большая кровать с балдахином, заваленная одеялами и мехами. Меня спросили, где я хочу спать: на большом сундуке, в углу или на полу. "В постели, конечно", - ответил я, на что был поражен, причину чего я узнал только вечером после сна...