ГЛАВА VI.Ставка смерти.

Если бы Гудовичъ былъ зауряднымъ уличнымъ ловеласомъ, то онъ не замедлилъ бы, конечно, попытаться познакомиться съ заинтересовавшей его особой. Но нашъ герой не любилъ легкихъ приключеній, считая ихъ пустой затратой времени. Къ тому же личность таинственной брюнетки, несмотря на ея скромный, даже бѣдный костюмъ, внушала чувство невольного уваженія.

Гудовичъ удовольствовался ролью наблюдателя.

Между тѣмъ брюнетка казалась погруженною въ чтеніе газеты.

Небольшое разстояніе, отдѣлявшее её отъ Гудовича, позволяло послѣднему видѣть, что молодая дѣвушка съ особеннымъ вниманіемъ просматриваетъ четвертую страницу газеты.

Ту страницу, гдѣ обыкновенно печатаются объявленія о спросѣ и предложеніи труда.

Замѣтивъ это, Гудовичъ не безъ основанія подумалъ:

— Очевидно, эта молодая красавица ищетъ для себя какихъ нибудь занятій. Мѣсто гувернантки или чего нибудь вь этомъ родѣ... По всей вѣроятности она недавно пріѣхала въ столицу... Старая исторія! Ежегодно съ разныхъ концовъ Россіи на берега Невы прибываютъ сотни молодыхъ интеллигентныхъ красивыхъ дѣвушекъ. Онѣ приносятъ сюда и молодость, и здоровье, и горячее желаніе работать. Но большой городъ смѣется надъ этими надеждами. Большому городу, этому современному Молоху, нужно ихъ молодое красивое тѣло... И всѣ онѣ рано или поздно дѣлаются его жертвами... Кто знаетъ, быть можетъ и эта дѣвушка будетъ когда нибудь гулять по панели, предлагая свою гордую красоту за жалкіе рубли...

Дойдя до этого пункта своихъ размышленій, Гудовичъ невольно улыбнулся.

— Что это я? кажется, разсантиментальничался? — поймалъ онъ себя.—Ну, мнѣ то это, пожалуй, не къ лицу. А жалко однако, что такая царственная неотразимая красота пропадетъ ни за грошъ. Если бы эта дѣвушка при ея внѣшности имѣла такой же характеръ и такія же наклонности, какъ моя покойная сестра панна Ядвига*), то съ ней можно бы сдѣлать многое. Красота — странные оружіе. На пути къ достиженію богатства она дѣйствуетъ вѣрнѣе, чѣмъ удары кинжала... Попробовать развѣ познакомиться съ ней? Начать разговоръ...

Гудовичъ не успѣлъ еще прійти къ какому нибудь опредѣленному рѣшенію, какъ молодая дѣвушка поднялась и направилась къ выходу.

Лицо ея было блѣдно и озабочено.

Замѣтно было, что она не нашла того, чего искала.

На порогѣ кофейни красавица на мгновеніе задержалась.

Полуобернулась назадъ.

Точно искала кого то глазами. Ещё мгновеніе, и ея стройная, изящная фигура скрылась за дверью.

— Она ушла,—со страннымъ чувствомъ сожалѣнія подумалъ Гудовичъ. Безполезно было-бы пытаться вернуть ее. Она уже утонула въ потокѣ уличнаго движенія. Врядъ ли мы встрѣтимся съ ней когда либо ещё...

Онъ ошибался.

Судьба свела ихъ вторично.

Онъ встрѣтился съ красавицей брюнеткой очень скоро...

Встрѣтился при самой неожиданной, трагической обстановкѣ...

... Посидѣвъ еще немного въ кофейнѣ, Гудовичъ расплатился и медленно пошелъ пo направленію къ Невскому проспекту.

Цѣлый день бродилъ онъ по столицѣ, погруженный въ свои думы.

Пообѣдалъ въ какомъ то ресторанѣ.

Поздній вечеръ засталъ его на скамейкѣ Александровскаго сквера.

Сутолока столицы успѣла вытѣснять изъ его памяти впечатлѣніе, произведенное на него красавицей брюнеткой.

Къ тому же приближалось время рѣшительнаго объясненія съ княземъ Шибановымъ.

... Около одиннадцати часовъ ночи Гудовичъ направился на Каменноостровскій проспектъ;

Подъ гостепріимной кровлей полковника онъ встрѣтилъ большое шумное общество.

Рулетка была въ полномъ разгарѣ;

Поздоровавшись съ полковникомъ и съ нѣкоторыми изъ постоянныхъ посѣтителей, Гудовичъ присоединился къ игрокамъ.

Счастье на этотъ разъ улыбнулось ему.

Онъ выигралъ подрядъ нѣсколько ставокъ.

Ощущая въ своихъ карманахъ порядочную сумму золота, Гудовичъ поднялся отъ игорнаго стола.

Легкое прикосновеніе чьей то руки заставило его оглянуться.

Сзади его стоялъ князь Шибановъ.

Судя по блѣдному лицу и воспаленнымъ глазамъ послѣдняго, видно было, что онъ ещё не ложился гнать со вчерашней ночи.

— Пройдемте въ столовую,—прошепталъ Шибановъ, беря Гудовича подъ руку.

Они присѣли на маленькій диванчикъ въ углу столовой.

Князь посмотрѣлъ на часы.

— Въ моемъ распоряженіи пятнадцать минутъ... Ну, дорогой мой, говорите прямо, рѣшили вы принять мое предложеніе?

Гудовичъ медлилъ съ отвѣтомъ.

— Я жду,—нетерпѣливо повторилъ князь, приближая къ Гудовичу свое возбужденное лицо.

— Я почти рѣшилъ, но...

— Безъ всякихъ, но! Скажите категорически: да, или нѣть?

— Да...-съ усиліемъ выговорилъ Гудовичъ.

— Въ гакомъ случаѣ вотъ вамъ моя рука! Съ этого момента я начинаю уже смотрѣть на насъ, какъ на своего собрата. Будьте около меня сегодня въ роковое время отъ двѣнадцати до часу ночи... Если судьба велитъ мнѣ умереть сегодня, то я передамъ вамъ рекомендательную карточку клуба, прежде чѣмъ спущу курокъ... Время идти: Сейчасъ пробьётъ полночь!

Медленные торжественные удары часовъ подтвердили слова князя.   
Шибановъ и Гудовичъ заняли мѣсто около рулеточнаго стола .

Князь повидимому былъ спокоенъ.

Только блѣднота его лица и лихорадочный блескъ глазъ обнаружили скрытое волненіе.

Прошло уже около десяти минуть, а „красное“ не выходило ещё ни разу.

Гудовичу казалось, что время тянется съ убійственною медленностью.

Наконецъ банкометъ воскликнулъ: „Красное“ выигрываетъ!

Шибановъ инстинктивнымъ движеніемъ схватилъ Гудовича за руку и крѣпко сжалъ ее.

И въ этомъ быстромъ крѣпкомъ пожатія было нѣчто такое, отчего Станиславъ Андреевичъ вздрогнулъ.

— Началось ,— прошепталъ князь.

— Получите вашъ выигрышъ,—спокойнымъ тономъ произнесъ крупье, подвигая лопаточкой кучу золота и разноцвѣтныхъ бумажекъ на противоположный конецъ стола, гдѣ сидѣла молодая элегантно одѣтая женщина.

Это она ставила на „красное“.

Взоры всѣхъ присутствующихъ обратились въ ея сторону.

Ставка была очень крупной.

— О, эта женщина! Кто она такая?— беззвучно шепталъ князь, впиваясь горящимъ взглядомъ въ ея утомленное сильно-напудренное лицо.—У нея зеленые глаза и красныя губы... Она олицетвореніе вампира... Предчувствіе говорить мнѣ, что эта женщина принесетъ мнѣ несчастье! Смерть близка!

— Полноте, князь, зачѣмъ такія мрачныя мысли? Развѣ вы не знаете эту женщину? Бѣлокурая Сесиль, такъ ее зовутъ здѣсь. Заурядная кокотка, не болѣе! Успокойтесь же...

— Я спокоенъ..... Ахъ, не все ли равно, сегодня или завтра! Рано или поздно это должно будетъ случиться... Будемъ слѣдить за игрой.

— Я начинаю, господа,—торопилъ крупье игроковъ.

— Тысячу рублей на „красное“,—со смѣлымъ вызовомъ воскликнула Сесиль.

— Очень хорошо, сударыня,—вѣжливо поклонился крупье.

Колесо завертѣлось.

Князь, точно загипнотизированный, не спускалъ глазъ съ шарика.

Игроки затаили дыханіе.

— "Kpacнoe" выигрываетъ!

За столомъ произошло нѣкоторое смятеніе.

Гудовичъ чувствовалъ, какъ рука князя, опиравшагося на его локоть, подергивается конвульсивной дрожью.

— Вамъ чертовски везётъ сегодня, Сесиль!—съ плохо скрываемой завистью замѣтилъ одинъ изъ игроковъ.

— Ба, вы думаете?!—безпечно возразила молодая женщина. Можетъ быть, вы и правы... Я не снимаю свой выигрышъ,—обратилась она къ крупье.

— Но вѣдь это же безуміе, Сесиль! — подавленно прошепталъ одинъ изъ ея сосѣдей.

— Пусть такъ! А я всё таки играю на „красное“.

Глаза женщины потемнѣли.

Вся ея поза выражала вызовъ слѣпой Фортунѣ. ,

— Будьте готовы. Моментъ приближается,—наклонился князь къ уху Гудовича.— Помните, я вамъ передаю карточку, лишь только эта проклятая ставка выиграетъ.

Гудовичъ молча кивнулъ головой.

— Бѣдняжка Сесиль, вы проиграли...

— Тише, господа, не мѣшайте.

Сесиль загорѣвшимся возбужденнымъ

взглядомъ слѣдила за движеніемъ рулетки.

Гудовичъ искоса посмотрѣлъ на князя.

Тотъ былъ положительно жалокъ въ эти мгновеніе.

Руки его тряслись.

Лицо покрылось смертельной блѣдностью.

Въ широко раскрытыхъ глазахъ застыло выраженіе ужаса.

— „Красное“ выигрываетъ,—съ оттѣнкомъ досады возгласилъ крупье.

Въ тотъ же самый моментъ Шибановъ, подавшись впередъ, высвободилъ свою лѣвую руку, сунулъ её въ жилетный карманъ и передалъ Гудовичу маленькій запечатанный конвертъ.

Сдѣлано было это такъ быстро, что ни кто изъ окружающихъ не замѣтилъ этого маневра.

— Прощайте и помните, что теперь вы ужо нашъ...—прошепталъ князь, поднося револьверъ къ виску.

Грянулъ выстрѣлъ...

(Продолжай, слѣдуетъ.)

Не-Крестовскій.

ГЛАВА VIII. Позоръ или смерть.

Гудовичъ сбросилъ съ себя оцѣпенѣніе полусна.

Онъ высунулся изъ пролетки.

Въ блѣдномъ свѣтѣ туманнаго утра увидѣть впереди себя на набережной кучку людей.

— Очевидно, произошли какое-нибудь несчастье,—обратился онъ къ извозчику.

Тотъ передернулъ вожжами и равнодушно отвѣтилъ;

— Утопленника, надо полагать, вытащили... Вишь, рѣчная полиція суетится!

Какое то безотчетное чувство, болѣе сильное. чѣмъ простое любопытство, заставило нашего героя выйти изъ пролетки и направиться къ мѣсту происшествія.

Предположеніе извозчика оправдалось: на гранитныхъ плитахъ набережной лежала женская фигура.

Ея смятая прическа и платье были смочены водой и имѣли самый жалкій видъ.

Высокая молодая грудь тяжело и неровно поднималась.

Глаза женщины были закрыты.

Замѣтно было, что она находится въ состояніи, близкомъ къ обмороку.
Станиславъ Андреевичъ протиснулся впередъ.

Присмотрѣлся къ несчастной, покушавшейся па самоубійство, и едва сдержалъ возгласъ изумленія.

Передъ нимъ была та красавица брюнетка, которую онъ встрѣтилъ вчера въ кофейнѣ...

— Какое странное стеченіе обстоятельствъ,—подумалъ Гудовичъ, всматриваясь въ блѣдное, трогательно прекрасное лицо незнакомки.—Случайная мимолетная

встрѣча и трагическій финалъ жизненной драмы. Что заставило ее броситься въ холодныя волны рѣки? Какое глубокое скрытое горе привело ее къ такой развязкѣ?

Онъ обратился къ одному изъ чиновъ рѣчной полиціи;

— Что это: покушеніе на самоубійство, или несчастный случай?

Тотъ пожалъ плечами.

Мы вытащили её изъ воды въ то время, когда она уже начала нахлебываться. Вотъ все, что и могу сказать вамъ!

— Много ихней сестры топится,—флегматично замѣтилъ одинъ изъ городовыхъ.— А эта барышня, надо думать, не по доброй волѣ въ воду пошла. Дюже кричала, какъ тонуть то зачала.

— Можетъ, съ мостковъ сорвалась...

—     Пожалуй, что и такъ...

— Надо карету вызвать.

— Обратите вниманіе, господа,—вмѣшался Гудовичъ,— дѣвушка приходить въ чувство. Медицинская помощь не нужна. Лучше всего ее отправить на квартиру. Ей необходимо согрѣться, успокоиться...

Дѣвушка дѣйствительно пришла въ  себя.

Она открыла глаза и приподнялась, дрожа всѣмъ тѣломъ.

Ей помогли встать на ноги.

Она сильнымъ напряженіемъ воли справилась съ своимъ волненіемъ и довольно твердо произнесла;

— Спасибо... Теперь я чувствую себя
значительно лучше... Могу добраться до дому безъ посторонней помощи... Я упала въ воду вслѣдствіе собственной неосторожности... Шла по набережной... Оступилась... Кругомъ былъ туманъ... Пустите меня...

Видя, что дѣло принимаетъ такой оборотъ, Гудовичъ рѣшилъ предложить свои услуги.

Въ этотъ моментъ онъ еще не подозрѣвалъ, какія серьезныя послѣдствія будетъ имѣть для него эта встрѣча.

Какую громадную роль сыграетъ эта женщина въ его жизни.

Предлагая свою помощь, Станиславъ Андреевичъ дѣйствовалъ безъ опредѣленнаго плана, движимый какимъ то непонятнымъ побужденіемъ.

— Сударыня,—обратился онъ къ незнакомкѣ, почтительно снимая шляпу,—позвольте мнѣ предложить вамъ свой экипажъ. Я довезу васъ до квартиры. Вы дрожите отъ холода. Вамъ необходимо какъ можно скорѣе очутиться въ теплой комнатѣ. Разрѣшите мнѣ накинуть на ваши плечи свое пальто. Это согрѣетъ васъ.

Она смѣрила Гудовича испытующимъ взглядомъ и послѣ минутнаго колебанія согласилась принять его услуги.

Пролетка плавно покатилась.

Извозчикъ въ чаяніи щедрой платы неистово погонялъ лошадь.

— Я не нахожу словъ, чтобы выразить вамъ свою признательность... Меня пугало составленіе протокола и всѣ эти формальности... Очень, очень благодарна вамъ... Вы —первый человѣкъ, который отнесся ко мнѣ сочувственно въ этомъ холодномъ, бездушномъ городѣ... Я такъ одинока, такъ несчастна!

— Полно-те, это долгъ каждаго порядочнаго человѣка. Вы преувеличиваете значеніе моей скромной помощи... Скажите вашъ адресъ. Куда прикажете отвезти васъ? Вы колеблетесь...

— Ахъ, не то, совсѣмъ не то...

— Вы не довѣряете мнѣ?

— Напротивъ, но...

— Повѣрьте, что въ моей душѣ нѣть ни тѣни какихъ-либо нехорошихъ намѣреній. Я не спрашиваю даже вашего имени...

Молодая дѣвушка не могла скрыть своихъ слезъ.

— У моня нѣтъ квартиры,—еле слышно выговорила она.—Нѣтъ ни квартиры, ни знакомыхъ, ни средствъ къ существованію...

Глубокое волненіе охватило Гудовича.

Онъ нѣжно пожалъ руку дѣвушки и началъ успокаивающимъ тономъ:

— Ради Бога, не плачьте!—Ваше отчаяніе трогаетъ меня до глубины души... Соберитесь съ силами. Я сдѣлаю все возможное, чтобы помочь вамъ устроиться. Я найду вамъ работу... Жизнь еще улыбнется вамъ... Не надо слезъ!

Искренній горячій тонъ его словъ подѣйствовалъ на дѣвушку.

Рыданія ея смолкли.

Только теперь она замѣтила, что Гудовичъ уступилъ ей свое пальто.

— Сударь, вы такъ добры... Возьмите ваше пальто. Вашъ лѣтній костюмъ плохо защищаетъ отъ утренней сырости.

— О, и не боюсь холода. Вы-же можете простудиться...

Она улыбнулась горькой иронической улыбкой и возразила:

— Часъ тому назадъ я шла на смерть... Можетъ ли пугать меня простуда?

— Какъ? Стало быть, вы на самомъ дѣлѣ хотѣли...

— Хотѣла утопиться? Да...

Это yжасно!

— Другого выхода не было.

— Могу ли я этому повѣрить?! Какъ, чтобы вы, такая молодая, полная силъ и здоровья, дѣвушка, такая красавица, не могли найти выхода! Поддались малодушію. Рѣшили добровольно уйти отъ жизни. Но вѣдь это же безуміе! Умереть такой молодой и
прекрасной! Нѣтъ, вы должны жить!

— Мнѣ оставалось выбирать одно изъ двухъ: позоръ или смерть,—глухо прошептала дѣвушка, низко опуская голову.

Это откровенное признаніе нѣсколько смутило Гудовича.

Послѣ минутной паузы онъ продолжалъ:

— Въ такомъ случаѣ я позволю себѣ предложить вамъ временно отдохнуть въ стѣнахъ .моей квартиры. Правда, она не блещетъ роскошью... Это всего скромный поморъ второклассной гостинницы. Я самъ человѣкъ пріѣзжій, новый въ столицѣ. Пожалуйста, не истолкуйте дурно мое предложеніе!

— Ахъ, мнѣ все равно,—устало отозвалась дѣвушка.

— Я вполнѣ довѣряю вамъ,—добавила она, немного помолчавъ.

...Минутъ черезъ пятнадцать Станиславъ Андреевичъ ввелъ свою путницу въ занимаемый имъ номеръ.

Довольно большая комната была перегорожена ширмами.

За ширмами помѣщался диванъ.

Садитесь пожалуйста! Дайте вашу кофточку. Боже! Вы вся промокли до нитки. Вамъ необходимо переодѣться.

Онъ позвонилъ.

Молодая дѣвушка слабо улыбнулась.

— Сколько хлопотъ причинила я вамъ.

— Стоитъ ли объ этомъ говорить? Знаете, я вижу въ нашей встрѣчѣ нѣчто фатальное.
(продолж. слѣдуетъ.)

Не-Крестовскій.

ГЛАВА X.Титулованный шпіонъ.

Графъ Шамбергь появился на столичномъ горизонтѣ нѣсколько лѣтъ тому назадъ.

Благодаря своему титулу, свѣтскимъ манерамъ и рекомендаціи иностранныхъ посольствъ, онъ завязалъ обширное знакомст-
во въ самыхъ разнообразныхъ кругахъ общества, начиная отъ дѣловыхъ кабинетовъ биржевиковъ и кончая великосвѣтскими салонами.

Жилъ онъ открыто, видимо, не стѣсняясь въ средствахъ.

Ни одинъ кутежъ, устраиваемый петербургской золотой молодежью, не проходилъ безъ участія графа.

Его изящная аристократическая фигура появлялась повсюду, гдѣ собираются сливки общества: на скачкахъ, на первыхъ представленіяхъ, на великосвѣтскихъ базарахъ.

Оффиціальное положеніе графа Шамберга въ обществѣ опредѣлялось ролью корреспондента двухъ-трехъ вліятельныхъ органовъ западной прессы.

Но, очевидно, эти занятія журналистикой не служили единственнымъ источникомъ его доходовъ.

Кутежи, карты и женщины, вся шумная угарная атмосфера праздной и роскошной жизни, которой жилъ графъ, требовали большихъ средствъ.

Мнѣніе свѣта не особенно останавливалось надъ тѣмь, откуда черпаетъ графъ свои ресурсы.

Къ тому же послѣдній неоднократно разсказывалъ своимъ друзьямъ о доходахъ, якобы получаемыхъ имъ со своего имѣнія въ южной Силезіи.

... Теперь, когда мы нѣсколько познакомили нашихъ читателей съ графомъ Шамбергомъ и его положеніемъ въ свѣтѣ, будемъ продолжать нашъ разсказъ.

... По мѣрѣ того, какъ извозчичья карета удалялась отъ центра города, улицы становились все глуше и пустыннѣе.

Фонари попадались все рѣже.

Наконецъ, на одной изъ отдаленнѣйшихъ линій Васильевскаго острова карета остановилась.

Извозчикъ, очевидно, дѣйствуя по заранѣе полученной инструкціи, сошелъ съ козелъ и постучалъ въ дверку экипажа.

— Пріѣхали, баринъ.

— Очень хорошо,—спокойнымъ тономъ отозвался графъ, выходя изъ экипажа.— Вотъ тебѣ, любезный, за труды. Получи! Больше ты мнѣ не нуженъ.

Возница, разсмотрѣвъ полученную ассигнацію, съ радостнымъ изумленіемъ покачалъ головой.

— Цѣлую десятку отвалилъ. Ловко! Настоящаго барина сразу видно... Чудно мнѣ только одно: куда это онъ ночью, да пѣшкомъ, въ такую глушь пошелъ? Ну, да объ этомъ толковать нечего. Сказано, баре: мало ли имъ какая блажь въ голову придетъ! Теперь можно и ко двору...

Извозчикъ взобрался на козлы.

Вскорѣ стукъ колесъ замолкъ въ тишинѣ спящей улицы.

Послѣдуемъ теперь за графомъ Шамбергомъ.

Не смотря на темную дождливую ночь, онъ шелъ быстро, какъ человѣкъ, хорошо знакомый съ мѣстностью.

Великосвѣтскіе пріятели графа были бы крайне удивлены, если бы увидѣли его въ этотъ поздній часъ на пустынной окраинѣ города.

Куда же шелъ графъ?

Что ожидало ого впереди въ темнотѣ непогожей ночи?

Отправлялся ли онъ въ тайный игорный притонъ?

Ждало ли его опасное, но вмѣстѣ съ тѣмъ пріятное романическое приключеніе?

Будущее дастъ отвѣты на эти вопросы.

... Спустя четверть часа графъ Шамбергь остановился около небольшой калитки, выходившей въ глухой переулокъ.

Онъ нащупалъ кнопку звонка и нѣсколько разъ надавилъ пальцемъ.

Въ переулкѣ было тихо.

Ни одного огонька не мелькало въ окнахъ сосѣднихъ построекъ. Уныло и надоѣдливо шумѣлъ дождь.

Гдѣ то хрипло и вяло тявкала собака.

Графъ, выражая признаки нетерпѣнія, хотѣлъ позвонить вторично, но въ это время за калиткой послышались шаги.

— Кто тутъ?—раздался окликъ.

— Двѣсти одиннадцать!—нетерпѣливо, съ легкимъ раздраженіемъ отозвался графъ.

Это былъ условный пароль.

Щелкнулъ замокъ.

Калитка распахнулась.

— Пожалуйте, графъ. Господинъ давно уже поджидаетъ васъ,—почтительно поклонился маленькій человѣчекъ съ потайнымъ фонарикомъ въ рукѣ.

Онъ торопливо заперъ калитку и обогналъ графа, освѣщая ему дорогу.

Шли по мокрому песку широкой аллеи.

Направо и налѣво шумѣли темныя деревья парка.

Раза два графъ Шамбергь натыкался въ темнотѣ на мелкіе кустарники.

Наконецъ, они миновали садъ и подошли къ двухэтажному строенію, возвышавшемуся среди площадки.
Человѣчекъ съ фонаремъ ввелъ графа въ пріемную.

Здѣсь было свѣтло отъ лампы и пылающаго камина.

Передъ каминомъ на коврѣ лежалъ громадный догъ датской породы.

Животное злобно ощерилось и заворчало на графа.

Проводникъ, хромоногій горбунъ, съ лицомъ, обезображеннымъ оспою и безчисленными шрамами, поспѣшилъ успокоить собаку.

— Тубо, Неро, это свои. Цыцъ, тебѣ говорятъ, если ты не хочешь попробовать раскаленной кочерги!.. Поднимитесь, графъ, по винтовой лѣстницѣ. Господинъ ожидаетъ васъ вверху, въ угловомъ залѣ.

Графъ молча кивнулъ головой и прошелъ во внутреннія комнаты этого таинственнаго дома.

Вслѣдъ ему раздался бѣшеный лай собаки, свистъ хлыста и богохульственныя проклятія горбуна.

Маленькая винтовая лѣстница, замаскированная портьерами, вела въ верхній этажъ.

Графъ поднялся и на минуту остановился въ полутемной комнатѣ.

Теплыя женскія руки обвили ему шею.

Нѣжный мелодичный голосъ прошепталъ около самаго уха:

— Милый, наконецъ-то я дождалась тебя....

— Нелли, дорогая моя!

— Тише... будь остороженъ: отецъ, кажется, догадывается.

Быстрый трепетный поцѣлуй, полный неизъяснимаго очарованія, заставилъ сердце графа забиться сильнѣе обыкновеннаго.

Онъ мягкимъ любовнымъ жестомъ отвелъ руки дѣвушки и произнесъ:

— Мужайся, голубка моя. Скоро эти испытанія кончатся.

Влюбленные обмѣнялись еще однимъ поцѣлуемъ, послѣ чего графъ твердыми шагами направился дальше.

На порогѣ онъ остановился.

Прелестная бѣлокурая головка молодой дѣвушки-полуребенка съ трогательной заботливостью слѣдила за нимъ изъ за портьеры.

— Да благословитъ тебя небо, дитя мое, —подумалъ графъ, берясь, за ручку двери.

Угловой залъ представлялъ изъ себя большую неправильной формы комнату.

Обстановка здѣсь была самая странная, причудливая.
Мягкая роскошная мебель, пушистые ковры, экзотическія растенія и на ряду съ этимъ цѣлая коллекція всевозможнаго оружія, развѣшаннаго но стѣнамъ,

Въ углу два глухіе шкафа.

Въ залѣ, также какъ и въ нижнемъ этажѣ, пылалъ каминъ.

Неподалеку отъ огня въ креслѣ полулежалъ хозяинъ этого страннаго жилища.

Электрическая лампа подъ зеленымъ абажуромъ давала возможность разглядѣть его фигуру и лицо.

Трудно было опредѣлить возрастъ лежащаго.

Его худое,желтое, изнеможённое лицо напоминало мумію.

Коротко подстриженные волосы были бѣлы, какъ снѣгъ.

Руки, унизанныя брилліантами, поражали своей худобой.

На первый взглядъ создавалось впечатлѣніе, что человѣкъ, лежащій въ креслѣ, представляетъ изъ себя полумертвеца и что жизнь въ этомъ бренномъ тѣлѣ держится благодаря необычайной энергіи и желѣзной волѣ старика.

Онъ поднялъ на вошедшаго свой тусклый безжизненный взглядъ и глухо заговорилъ:

— Вы долго заставили себя ждать, графъ. Я привыкъ, чтобъ мои приказанія исполнялись быстрѣе, чѣмъ вы это дѣлаете.

Графъ видимо хотѣлъ возразить, но сдержался.

Онъ усѣлся, не ожидая приглашенія, и прямо приступилъ къ дѣлу.

— У меня есть другія обязанности, развѣ

вы забыли это?

— Обязанности наемнаго шпіона? Знаю... Но вы то, чертъ васъ побери, также должны помнить, что меня, предсѣдателя клуба Обреченныхъ Ваалу, нельзя заставлять ждать!

Графъ нахмурился.

Онъ весь кипѣлъ отъ бѣшенства. Наступила зловѣщая пауза...

(Продолж. слѣдуетъ.)

Не-Крестовскій

ГЛАВА I." На панели".

... Падаль снѣгъ.

... Мокрый тяжелый снѣгъ.

Еще съ обѣда» въ воздухѣ закружились, какъ бѣлыя пушистыя мухи, олинскія снѣжинки.

А къ вечеру снѣгъ повалилъ такъ сильно, что на его волнующейся туманной сѣткой мягко стушевались,—слились съ ночной темнотой контуры городскихъ построекъ.

... Ремневъ торопливо шагалъ по занесенному снѣгомъ тротуару.

Пряталъ перезябшія руки въ карманы старенькаго осенняго пальто и досадливо прислушивался къ надоѣдливому всхлипыванію растаявшаго снѣга въ лѣвой старой галошѣ.

... Путь ему предстоялъ немалый.

Почти черезъ весь городъ.

Впрочемъ, онъ не думалъ о физической усталости.

Онъ давно уже привыкъ къ такимъ ночнымь экскурсіямъ.
Правда, скверная погода:—снѣгъ мокрый, тротуары осклизли, но это, пожалуй, еще и лучше: не такъ нужно опасаться слѣжки.

Въ такую темень а непогодь легче всего проскользнуть незамѣченнымъ.

... Былъ десятый часъ зимняго вечера.

Чтобы сократить разстояніе и выиграть время, Ремневъ измѣнилъ свой обычный маршрутъ и свернулъ на большую улицу.

Даже и здѣсь было относительно мало прохожихъ.

Мокрая погода не располагала къ прогулкѣ.

Пѣшеходы ускоряли свои шаги, пряча лица въ поднятые воротники.

... У подъѣзда клуба дремало нѣсколько извозчиковъ.

Ихъ шаршавыя лошадёнки, санки съ полостями, армяки и шапки,—все было покрыто толстымъ слоемъ снѣга.

... Машинально на ходу Ремневъ посмотрѣлъ на освѣщенную витрину часового магазина.

— Ого, уже безъ пяти десять, задержался я у Лорда... Раньше полуночи домой не попаду. Нужно нажать на педаль.

Онъ нервно повелъ плечами, встряхнулъ снѣгъ, густо облѣпившій башлыкъ, и энергичнѣе захлопалъ стоптанными галошами.

... Справа потянулись ярко освѣщенныя окна пивной лавки.

... Матовый электрическій шаръ подъѣзда, черныя полосы зеленыхъ коленкоровыхъ занавѣсокъ, закрывавшихъ половину оконъ.

Въ окнахъ билліардной комнаты мелькнули силуэты игроковъ.
Метнулась въ глаза часть вывѣски, запорошенная снѣгомъ.

— ... горячія закуски,— прочелъ Ремневъ.

Воображенію сильно и проголодавшагося человѣка, невольно, мимолетно, но отчетливо, какъ на свѣтовомъ экранѣ, представились дымящіяся сосиски, съ прянно-кислымъ соусомъ изъ капусты.

— Да, горячія закуски,—повторилъ Ремневъ.

— Недурственно-бы,.. Человѣку въ равной степени необходимы, какъ горячая пища, такъ и горячіе напитки.

... Одинъ изъ тысячи застольныхъ афоризмовъ этого забулдыги Лорда... Увы, дѣйствительно нужно сознаться, что фунтъ ситника и той микроскопической дозы колбасы, которую я имѣлъ сегодня на обѣдъ, совершенно недостаточно для желудка здороваго пролетарія... Чертъ меня побери, если я не ухитрюсь подстрѣлить милѣйшую Рахиль на пару ржавыхъ селёдокъ... Лучшаго вѣдь у нихъ въ лавчонкѣ не водится.

Развлекая себя такими соображеніями гастрономическаго свойства, Ремневъ однако не забывалъ, что ему каждую минуту грозитъ перспектива получить, въ самомъ недалекомъ будущемъ, не только безплатный столъ, но и готовую квартиру.

Вотъ почему онъ вздрогнулъ и насторожился, когда нащупалъ глазами въ нѣсколькихъ шагахъ впереди себя высокую фигуру въ пальто и барашковой шапкѣ.

Обладатель этого головного убора шелъ медленно, неувѣренными, точно ждущими чего то шагами.
Ремневъ былъ достаточно опытенъ, чтобы не понять съ перваго-же взгляда съ кѣмъ онъ имѣетъ дѣло.

Ему, въ его прошломъ, уходящемъ въ темную, многотрудную даль нелегальнаго существованія, не разъ и не два приходилось сталкиваться съ такими субъектами...

... Онъ замедлилъ шаги, намѣреваясь было свернуть въ переулокъ, но тотчасъ же понялъ, что путь къ отступленію ему отрѣзанъ.

На углу переулка торчала другая фигура, плотно закутанная башлыкомъ.

— Дѣлать нечего, пойду прямо, возможно, что „они" не заинтересуются мной.

И тутъ же съ оттѣнкомъ досады мысленно обругалъ себя.

— Дернула меня нелегкая по Большой пойти... Оригиналъ нужно сдать непремѣнно сегодня-же, а эти молодчики будутъ пожалуй на мной кружить до самаго утра Скверно... Ба, вотъ идея! Раньше мнѣ это нерѣдко удавалось. Попробуемъ!

Онъ увидѣлъ въ отблескѣ уличнаго фонаря одиноко бредущую женщину.

Костюмъ и манеры не оставляли сомнѣній о ея профессіи.

...Догналъ, наклонился впередъ и преувеличенно громко окликнулъ:

— Барышня, не позволите ли пройтись? Променажъ ва благородный манеръ устроить?

Разсмѣялся сиплымъ пьянымъ смѣшкомъ и фамильярно протянулъ руку.

Жалкая ночная проститутка, въ коротенькой краповой кофтёнкѣ, повернула въ сторону Ремнева своё худое грубо набѣлённое лицо и посмотрѣла взглядомъ оцѣнщика
Въ глазахъ на минуту мелькнула радость голоднаго желудка, во тотчасъ же погасла.

— Тоже гость,—съ пренебреженіемъ подумала она, разсмотрѣвъ далеко непрезентабельный костюмъ Ремнева.

— Шаромыжникъ какой нибудь...

Замѣтивъ выцвѣтшій околышъ фуражки,

мысленно добавила:

— Скубентъ загулящій...

Знаемъ мы ихъ! Съ дырой въ карманѣ, а туда же прогуляться!

... Вялымъ заученнымъ жестомъ подобрала мокрый подолъ платья и молча пошла дальше.

— Такъ какъ же,—барышня, — настаивалъ Ремаевъ, — распили-бы парочку пивца?

Она презрительно скосила глаза и буркнула черевъ плечо.

— Мнѣ и одной нескучно...

Ремневъ перемѣнилъ тонъ.

— Ну и ладно, другую найдемъ.

Женщина уже обиженно фыркнула.

— Ахъ, пожалуйста! Кавалеръ какой выискался... Оставьте при себѣ ваше разговоры: мы не изъ такихъ!

Ремневь манулъ рукой.

— Сорвалось, подумалъ онъ, косясь на молчаливаго наблюдателя.

Тотъ шелъ съ видомъ безпечнаго фланера и вдругъ повернулся, слегка задѣвъ Ремнева плечомъ.

Отблескъ витрины палъ на лицо послѣдняго...

(Продолженіе слѣдуетъ)

Не-Крестовскiй

ГЛАВА III."Слѣдъ спутанъ".

Въ разговоръ вмѣшался сидѣлецъ.

— Позвольте замѣтить: слова ваши неправильныя,—обратился онъ къ франту довольно суровымъ тономъ. — Какъ-же это такъ? Ежели теперь война, то, стало быть, должны мы всѣ, весь русскій народъ, Господа Бога и дарованіи побѣды молить, какъ наше дѣло правое... А насчетъ финансовъ разговоры оставить... Шатаніе умовъ черезъ это происходитъ. Вотъ что-съ!

Онъ подошелъ къ столику, за которымъ сидѣлъ успѣвшій опять заснуть мастеровой, и ткнулъ послѣдняго въ бокъ.

— Землякъ, а землякъ! Шелъ бы ты домой. Здѣсь спать не полагается...

Пьяный промычалъ что то себѣ подъ носъ и еще ниже опустилъ голову.

Забравъ пустыя бутылки, хозяинъ вернулся за стойку.

— А ежели насчетъ кровопролитія—такъ на то и война. Это ужъ дѣло извѣстное! Зачѣмъ солдатъ присягу принимаетъ? Чтобы, значитъ, не щадя живота своего, защищать престолъ и отечество отъ враговъ...
— Внѣшнихъ и внутреннихъ,—усмѣхнулся про себя Ремневъ,

Онъ вполнѣ обдумалъ свой планъ.

Вылилъ въ стаканъ остатки пива, залпомъ осушилъ его и громко крикнулъ:

— Еще бутылку!

— Подаю...

Наступила пауза.

Ремневъ разсчитанно медленнымъ движеніемъ подвинулъ къ себѣ бутылку, налилъ полъ-стакана, порождалъ, когда отстоится пѣна, отпилъ и закурилъ...

Все это онъ продѣлалъ спокойно, не спѣша, какъ человѣкъ, которому некуда торопиться.

Спокойно вполголоса спросилъ:

— А гдѣ у васъ... выйти, хозяинъ?

— По коридору, первая дверь направо. Огонь тамъ есть?

— Фонарь горитъ.

Ремневъ поднялся и вышелъ въ коридоръ. Путь ему былъ знакомъ.

Осторожно нащупалъ дверь, выходившую на дворъ, и тихо потянулъ за скобку.

Еще минута и надъ его головой мутное ночное небо.

... Впереди чернѣлъ заборъ.

Ремневъ легко и безшумно, подтянувшись на мускулахъ, перемахнулъ черезъ это препятствіе.

Ноги увязли по колѣна въ мягкій пушистый снѣгъ.

Одна галоша осталась въ сугробѣ.

Онъ, не обращая на это вниманія, бросился бѣжать.

Нужно было пересѣчь пустырь, саженъ пятьдесятъ въ поперечникѣ.

Отъ угла пустыря начинались постройки двухъ улицъ.
Ремневъ, выбравшись на твердую накатанную дорогу, побѣжалъ мѣрнымъ гимнастическимъ шагомъ, прижавъ локти къ бокамъ и соразмѣряя дыханіе.

Здѣсь, на окраинѣ, улицы были пустынны и темпы. Нерѣдка лишь попадались фонари, да и тѣ давали такъ мало свѣта, что въ трехъ шагахъ отъ нихъ ничего нельзя было разсмотрѣть...

— Ну, теперь можно перемѣнить аллюръ, —подумалъ Ремневъ, замедляя шаги.—Теперь я въ безопасности... Пока "онъ" попадетъ на мой настоящій слѣдъ, я уже буду у цѣли... Жаль, однако, сколько времени зря потерялъ... Вѣроятно, Мейчикъ уже заперъ свою лавку. Придется стучать со двора.

Послѣднее предположеніе Ремнева оказалось, къ счастью для него, ошибочнымъ.

Мейчикъ еще не спалъ.

Дверь лавки, полуприкрытая деревянными створами, бросала на дорогу узенькую полоску свѣта.

Подходя къ дому, Ремневъ поднялъ голову и осмотрѣлъ фасадъ верхняго этажа.

— Все благополучно,—кивнулъ онъ головой, убѣдившись, что сигналъ безопасности находится на обычномъ мѣстѣ.

Онъ спокойно, какъ запоздалый покупатель, вошелъ въ лавку.

Лавчонка по виду была самая обыкновенная. Такія бакалейныя торговли съ продажею крупъ и муки, на окраинахъ города, заселенныхъ бѣднотой,—составляютъ обычное явленіе. За прилавкомъ дремалъ хозяинъ.

Когда брякнулъ колокольчикъ надъ дверью, онъ поднялъ голову и, узнавъ Ремнева, спросилъ недовольнымъ тономъ:

— Отчего такъ поздно? Я хотѣлъ закрыть лавку въ одиннадцать...
Ремневъ откинулъ башлыкъ.

— Слѣдили,—кратко пояснилъ онъ. Впалые черные глаза Мейчика оживилась.

— Гдѣ?

— Съ Большой улицы прилипъ одинъ...

— Спутали слѣдъ?

— Разумѣется... Получите оригиналъ. Къ утру нужно оттиснуть возможно большее количество экземпляровъ. Хватитъ-ли у васъ бумаги?

Мейчикъ опустилъ въ карманъ небольшой конвертѣ, переданный Ремневымъ, и нетерпѣливо пожалъ плечами.

— Дѣло не въ бумагѣ. Работать некому. Инженеръ совсѣмъ плохъ. Со вчерашняго утра лежитъ наверху.

— Все то же: грудь и кашель?—участливо освѣдомился Ремневъ.

— Да... Должно быть, бѣдняга не долго протянетъ... Поговорите тамъ въ городѣ; нужно будетъ его кѣмъ нибудь замѣнить.

— Я говорилъ уже... Нѣтъ людей—вотъ бѣда. Предполагали было назначить одного, важнецкій парнюга, изъ наборщиковъ, такъ тотъ нуженъ въ пропагандистской группѣ... Впрочемъ, я завтра еще разъ скажу... Есть у васъ что нибудь для передачи?

— Нѣтъ, пока ничего не нужно... А вотъ возьмите рецептъ—эго инженеру лѣкарство... Раньше трехъ часовъ дня листки не будутъ готовы. Занесу я самъ. Вы къ этому времени приготовьте лѣкарство.  Возьмите деньги.

Мейчикъ порылся въ ящикѣ кассы и отсчиталъ нѣсколько двугривенныхъ.

— Ну, а теперь уважаемый товарищъ,— шутливо началъ Ремневъ,—давайте мнѣ фунта два—три хлѣба, да еще чего нибудь изъ съѣстного. Финансы мои изсякли...

Мейчикъ кивнулъ головой и молча отрѣзалъ большой кусокъ ситника.
Прикинулъ его на вѣсахъ.

Отвѣсилъ также колбасы в все это аккуратно завернулъ въ бумагу.

Его тонкіе, слабые и изящные, какъ у женщины, пальцы двигались плавно и увѣренно.

Онъ исполнялъ свою роль лавочника такъ просто и естественно, что можно было подумать, что человѣкъ этотъ съ дѣтства сроднился съ прилавкомъ.

— Спасибо... Такъ постарайтесь же оттиснуть возможно больше.

— Рахиль поможетъ набрать, я буду печатать...

Ремневъ опять закутался въ башлыкъ.

— До свиданья...

— Постойте! Значитъ, банкетъ завтра?

— Да, если только онъ вообще состоится. Наши возлагаютъ большія надежды.

На нервномъ, выразительномъ лицѣ Майника мелькнула страдальческая улыбка.

— Большія надежды!—покачалъ онъ головой,— Самообольщеніе и больше ничего. Не понимаю я этихъ банкетовъ. всѣ эти толки о „веснѣ" кажутся мнѣ странными, наивными и жалкими...

— Ну, ну,—добродушно разсмѣялся Ремневъ,—не волнуйтесь! Знаете поговорку: маленькая рыбка всегда лучше большого таракана... Банкетъ затѣвается грандіозный. Будетъ самый цвѣтъ интеллигенціи. Начнутся рѣчи. Тутъ-то мы и срѣжемъ этихъ буржуйчиковъ. Можно будетъ съ большой выгодой использовать моментъ. Время самое подходящее... Нѣтъ, какъ хотите, а въ воздухѣ дѣйствительно пахнетъ весной!

(Продолженіе слѣдуетъ.)

Не-Крестовскiй.

ГЛАВА V. "Нелегальные".

Прошлое людей, живущихъ подъ кровлей дома, арендуемаго Мейчикомъ, настолько интересно и богато событіями, что заслуживаетъ особаго вниманія.

Всѣ эти люди, собравшіеся здѣсь ради общаго дѣла, имѣли за собой большой революціонный опытъ.

Всѣ они были закалены въ борьбѣ, всѣ свыклись съ опасностями и лишеніями нелегальнаго существованія.

Самъ Мейчикъ и его жена жили по подложнымъ паспортамъ. Другіе два—Инженеръ и Михаилъ совсѣмъ не были прописаны.—

О ихъ пребываніи въ домѣ никто изъ постороннихъ не зналъ.

Мейчикъ былъ когда то зубнымъ врачомъ и практиковалъ въ маленькомъ городишкѣ юго-западнаго края. Судился по дѣлу мѣстной группы Бунда. Былъ сосланъ въ Сибирь, два года пробылъ въ ссылкѣ. Къ этому времени относится его первое знакомство съ Рахилью, высланной въ Сибирь послѣ массовыхъ проваловъ на югѣ Россіи.

Мейчикъ бѣжалъ изъ ссылки. Добрался до Москвы. Здѣсь онъ сошелся съ соціалъ-демократами, окунулся съ головой въ волны революціоннаго движенія.

Онъ все время поддерживалъ переписку съ Рахилью, пока, наконецъ, судьба не свела ихъ вновь въ большомъ университетскомъ городѣ. Здѣсь они поженились. Счастье молодой четы продолжалось недолго. Мейчикъ былъ арестовавъ и просидѣлъ въ одиночкѣ около полуторыхъ лѣтъ. По дорогѣ въ ссылку опять бѣжалъ. Теперь ужъ онъ безповоротно обрекъ себя на нелегальную жизнь..

Рахиль еще шестнадцатилѣтней дѣвочкой ушла отъ родительскаго гнѣва, изъ семьи суровыхъ фанатиковъ—евреевъ. При-
строилась въ Одессѣ на гильзовую фабрику. Работала и урывками училась. Ее замѣтилъ кое-кто изъ партійныхъ работниковъ, имѣвшихъ связи съ фабрикой. Съ этого момента будущее Рахили опредѣлилось. Молодая энергичная дѣвушка стойко вынесла на своихъ плечахъ шесть мѣсяцевъ предварительнаго заключенія и всю тяжесть пересылки: ночлеги по холоднымъ дымнымъ этапамъ, грубые окрики часовыхъ, усталость и матеріальныя лишенія. Годы ссылки прошли для нея не безцѣльно. Среди товарищей ссыльныхъ oна нашла моральную поддержку, хорошихъ учителей, книги. Жадно читала, работала надъ собой, пополняя пробѣлы своего образованія. Далѣе слѣдовало знакомство съ Мейчикомъ, кратковременное счастье, разлука и опять совмѣстная горячая работа.

Въ этотъ городъ Рахиль и ея мужъ пріѣхали весной прошлаго года.

Когда въ мѣстномъ комитетѣ зашла рѣчь о томъ, кому быть хозяевами конспиративной квартиры, всѣ единогласно остановили выборъ на Мейчикѣ.

Дѣйствительно, трудно было найти болѣе подходящаго человѣка. Онъ прекрасно справлялся со своей ролью лавочника. Умѣлъ поддерживать добрыя отношенія съ сосѣдями.

... Рахиль хлопотала по хозяйству, замѣняла мужа въ лавкѣ и по временамъ помогала товарищамъ въ ихъ типографскихъ работахъ.

Главнымъ руководителемъ по устройству и оборудованію типографiи былъ, какъ мы говорили уже выше, Инженеръ. Эта партійная кличка принадлежала бывшему студенту политехническаго института. Никто изъ комитетскихъ не зналъ его настоящаго имени. Прошлое этого худощаваго блондина съ грустными сѣрыми глазами и съ болѣзненнымъ румянцемъ на щекахъ можно было охарактеризовать двумя словами; тюрьма и подполье, подполье и тюрьма. По спеціальности онъ былъ электро-техникъ и обладалъ недюжинными познанiями въ этой области. Одиночка и ссылки, голодовки въ конецъ расшатали его не особенно крѣпкое здоровье. У него развилась чахотка. Самыя условія жизни создавали благопріятную почву для развитія болѣзни. Онъ и Михаилъ большую часть временя проводили въ своемъ подвалѣ, выходя подышать чистымъ воздухомъ только ночью.

За послѣднія двѣ недѣли Инженеру сдѣлалось совсѣмъ плохо.

Онъ уже не могъ работать. Лежалъ въ полубреду.

Развязка приближалась.

Четвертый товарищъ Михаилъ, или, какъ его шутливо называли, Весельчакъ—былъ человѣкъ угрюмый и несообщительный, философски равнодушный ко всему, что выходило изъ рамокъ его прямыхъ обязанностей.

Трудно было сказать, какъ этотъ человѣкъ попалъ въ подполье.

Онъ молчалъ по цѣлымъ днямъ.

Никогда не вмѣшивался въ разговоры товарищей и никого и ничего не критиковалъ.

Никогда не вспоминалъ о своемъ прошломъ и не высказывалъ никакихъ надеждъ и плановъ на будущее. Но въ его спокойномъ, методическомъ исполненіи своихъ обязанностей, въ его равнодушіи къ неудобствамъ обстановки выражалось глубокое сознаніе долга, какая то молчаливая скрытая сила, которая невольно импонировала окружающимъ. . . .

Текстъ оригинала былъ набранъ.

Рахиль выпрямила усталую спину и хрустнула затекшими пальцами.

— Ну, половина дѣла сдѣлана. Сейчасъ я пойду пошлю мужа. Онъ поможетъ вамъ печатать.

Поднявшись наверхъ, Рахиль разбудила Мейчика, дремавшаго около стола.

Онъ зѣвнулъ и сладко потянулся.

— Чертъ побери, какъ хочется спать! Набрали?

— Да... Михаилъ ожидаетъ тебя.

— Иду... Инженеръ, кажется, уснулъ. Въ его комнатѣ тихо.

Мейчикъ спустился въ типографію, а Рахиль прибавила огня въ лампѣ и налила себѣ изъ оставшагося самовара стаканъ чаю.

Изъ сосѣдней комнаты доносилось тяжелое свистящее дыханіе больного.

Прежде чѣмъ лечь спать, Рахиль рѣшила заглянуть къ Инженеру.

Взяла лампу и осторожно отворила дверь.

Больной лежалъ на кушеткѣ, головой къ дверямъ, прикрытый пальто и старымъ пледомъ.

Онъ былъ въ забытьи.

Блѣдныя исхудалыя руки, брошенныя поверхъ пледа, казались такими слабыми и безпомощными,
На лбу больного дрожали крупныя капли пота. Какъ ни осторожно ступала Рахиль, шаги ея разбудили спящаго.

Онъ поднялъ глаза, съ усиліемъ поправилъ подушку и тихо спросилъ:

— Это вы, Рахиль? Я, кажется, соснулъ немного... Который теперь часъ?

— Четыре часа...

— Скорѣе бы разсвѣтъ.... Какая длинная, безконечно длинная ночь... Я плохо спалъ. Эго былъ скорѣе мучительный кошмаръ, а не сонъ...

— Не дать ли вамъ питье?—заботливо спросила Рахиль, оправляя пледъ.

— Дайте... У меня сильный жаръ. Шалитъ температура.

Больной съ жадностью сдѣлалъ нѣсколько глотковъ и откинулся ва подушку.

— Да... Совсѣмъ скверно мое дѣло. Слабость ужасная, а какъ руки исхудали...

— Завтра вамъ принесутъ лѣкарства.

Инженеръ закашлялся.

Съ покорной грустью посмотрѣлъ на кровавое пятно, расплывшееся по платку, и покачалъ головой.

— Лѣкарство... Поздно... не поможетъ... Впрочемъ не будемъ объ этомъ говорить... Какъ хорошо, что вы пришли посидѣть со мной. Меня пугаетъ одиночество. Ночь тянется такъ долго.., У васъ очень утомленный видъ, Рахиль. Идите, ложитесь спать. Вамъ нужно отдохнуть.

— Я совсѣмъ не устала. Спать еще мнѣ не хочется. Постарайтесь вы уснуть.

Инженеръ слабо улыбнулся.

— Если бы я могъ спать спокойно.

Помолчавъ немного, онъ спросилъ:

— Что комитетъ никого не прислалъ мнѣ на смѣну?

— Нѣтъ... Завтра мужъ пойдетъ въ городъ и поговоритъ съ ними.

— Михаилу одному тяжело. Много прибавилось новой работы?

— Сегодня принесли. Листки эти будутъ завтра разбрасывать на банкетѣ.

— Новостей изъ города не представили?

— Не знаю. Мужъ мнѣ ничего не говорилъ.

Больной глубоко вздохнулъ.

— Что-то теперь дѣлается въ столицахъ...

Общество просыпается. Тяжело умирать въ такое хорошее время. Работать бы надо, работать. Обидно, Рахиль!

— Ну, не волнуйтесь, голубчикъ, вѣдь это же вамъ вредно!

Инженеръ на минуту закрылъ глаза.

— Хорошо, что вы со мной,—повторилъ онъ, осторожно беря Рахиль за руку.

— Ахъ, голубушка, если бъ вы знали, какъ тяжело умирать одинокому. Бываютъ минуты, когда мнѣ хочется плакать, какъ ребенку. Жаль жизни, Рахиль! Я мало жилъ... Не говорите мнѣ словъ утѣшенія. Не нужно фразъ.

Волненіе больного невольно передалось Рахили.

Ей было до слёзъ жалко умиравшаго товарища.

... Тихо было въ домѣ.

Темная ночь смотрѣла въ окна.

Больной тоскующе шепталъ:

— Иногда въ такія долгія, безсонныя ночи мнѣ кажется, что здѣсь, на этой кушеткѣ, лежу не я, а кто то другой, что это не мои руки, не мое тѣло... Является мысль, что я уже давно умеръ. Эго страшно, Рахиль... А иногда рисуются такія странныя картины... Странныя, красивыя картины... Вотъ и сейчасъ, стоитъ мнѣ только закрыть глаза, и я вижу предъ собой какой то садъ... Густой, тѣнистый садъ... Весеннее росистое утро Цвѣты, много цвѣтовъ...

Дальше рѣка... Прохладныя чистыя воды... Какъ хорошо было бы выкупаться, освѣжиться... У меня голова горитъ какъ въ огнѣ... Дайте мнѣ руку, Рахиль.

Послѣ небольшой паузы онъ продолжалъ:

— Гдѣ это было? Гдѣ я видѣлъ этотъ садъ? Гдѣ то давно, давно... А! припоминаю... Тамъ еще была дѣвушка... Какъ она смѣялась, какъ пѣла пѣсни... Да... да... помню... Тяжелыя, русыя косы... глаза голубые, какъ весеннее небо... Гдѣ то теперь она?

Слова больного становились безсвязными, похожими на бредъ.

Наконецъ, онъ забылся.

Не-Крестовскій.

(Продолженіе слѣдуетъ.)

ГЛАВА VII. Встрѣча съ семьей.

Черезъ три года бурной а многотрудной жизни Ольга Михайловна разошлась съ мужемъ.

Отъ Ремнева у нея былъ ребенокъ, мальчикъ. Въ послѣдующіе годы они встрѣчалась всего нѣсколько разъ, и то на короткое время.

... Немудрено, что теперь, получивъ письмо, Ремневъ былъ очень удивленъ и обрадованъ неожиданнымъ пріѣздомъ жены.

Самоваръ успѣлъ уже снова заглохнуть, пока, наконецъ, Ремневъ обратилъ на него вниманіе.

... Онъ машинально глоталъ теплый чай, откинувшись на спинку стула и устремивъ взглядъ въ темный уголъ комнаты.

Передъ его глазами проходили событія давно прошедшихъ дней.

Ярко и отчетливо всплывали полузабытыя картины.

Цѣлая полоса жизни, съ ея радостями и заботами, развертывалась передъ нимъ, какъ длинная лента пройденнаго пути.

... Керосинъ въ дампѣ догорѣлъ, запахло копотью.

Ремневъ стряхнулъ съ себя оцѣпенѣніе, задулъ лампу и бросился, не раздѣваясь, въ постель.

Тревоженъ былъ его сонъ въ эту ночь.

Утромъ, лишь разсвѣло, онъ былъ уже на ногахъ.

Кое какъ скороталъ время до восьми часовъ.

Дальше ожидать онъ былъ не въ силахъ я рѣшилъ пойти теперь же по указанному адресу.

Отъ его квартиры до Славянскихъ номеровъ было порядочное разстояніе.

Тѣмъ не менѣе, когда онъ пришелъ и справился у коридорнаго о женѣ, то оказалось, что она еще спитъ.

— Постучитесь въ дверку,—равнодушно посовѣтовалъ коридорный, подведя Ремнева къ номеру, въ которомъ остановилась Ольга Михайловна.

— Нѣтъ ужъ, голубчикъ, я лучше здѣсь подожду, въ коридорѣ.

— Что жъ, это можно, подождите. Присядьте вонъ тамъ, на подоконникѣ.

— Вотъ и прекрасно. Посижу здѣсь, подожду... Будить, голубчикъ, неудобно...

Коридорной зѣвнулъ, почесалъ спину и вяло поплелся въ свою каморку.

Ждать Ремневу пришлось около двухъ часовъ

За это время онъ успѣлъ выкурить весь свой запасъ папиросъ.

Наконецъ, его позвали.

— Встала барыня, васъ спрашиваетъ,— подошелъ коридорный.

Ремневъ встряхнулся, застегнулъ зачѣмъ-то пальто на верхнія пуговицы и пошелъ.

Его некрасивое открытое лицо оживилось румянцемъ смущенія и плохо скрываемой радости.

Остановился около дверей и осторожно постучалъ.

— Войдите,—донёсся рѣзкій и, какъ показалось Ремневу, сердитый окликъ.

Въ маленькомъ дешёвомъ номерѣ, въ одно окно, въ который вошелъ Ремневъ, было грязно, неуютно и холодно.

Въ мутномъ свѣтѣ сѣраго зимняго дна жалкая обстановка номера имѣла самый непривлекательный видъ.

Запыленные гардины окна, выцвѣтшіе отъ времени обои неопредѣленнаго цвѣта, колченогiй заржавленный умывальникъ, всё это было такъ бѣдно и сѣро.

На столѣ около окна кипѣлъ самоваръ.

Мальчуганъ лѣтъ восьми, съ блѣднымъ малокровнымъ лицомъ, худенькій и не по годамъ серьезный, пилъ чай съ блюдечка.

Онъ повернулъ голову къ двери и съ робкимъ любопытствомъ посмотрѣлъ на Ремнева.

Ольга Михайловна стояла около комода и дѣлала прическу.

— Здравствуй Олли!—смущенно обратился къ ней Ремневъ, вертя въ рукахъ фуражку. — Кажется, я слишкомъ рано пришелъ: вы еще только встаете.

Молодая женщина бросила на комодъ щипцы, которыми подвивала волосы,—повернулась къ Ремневу и красивымъ жестомъ протянула руки.

— Коридорный сказалъ, что ты ждешь съ ранняго утра. Какъ это на тебя похоже! — протянула она легкимъ шутливымъ тономъ женщины, привыкшей нравиться.—Здравствуй, однако... можешь меня поцѣловать.

— Олли, родная моя! Я такъ обрадованъ.., Всё это такъ неожиданно... Просто не нахожу

— Ну, хорошо, хорошо... Пусти руки. Какой ты сталъ нервный, Алексѣй. У тебя на глазахъ слезы... И какъ постарѣлъ! Никъ, пойди сюда, поздоровайся съ отцомъ... Ребенокъ не узналъ тебя... Впрочемъ, немудрено.

Мальчикъ слѣзъ со стула и нерѣшительно подошелъ къ Ремневу.

Алексѣй Петровичъ поднялъ ребенка и покрылъ его лицо горячими поцѣлуями.

— Сынишка, милый мой,—шепталъ онъ. — Осторожнѣе, мой другъ. Ты его совсѣмъ затормошилъ,—весело вмѣшалась Ольга Михайловна.

— Оставь же ребенка, раздѣнься и садись. Будемъ пить чай и разговаривать...

— Сейчасъ, Олли. Дай мнѣ полюбоваться на сына. Вѣдь вотъ какой молодчинище выросъ! Только очень ужъ блѣденъ онъ и худъ. Сильное малокровіе, должно быть, а?

Не ожидая отвѣта, Ремневъ продолжалъ, обращаясь къ ребенку:

— Такъ ты не узналъ меня, Никъ? Не узналъ своего папу. Это, братъ, нехорошо.

Мальчикъ посмотрѣлъ на Ремнева своими большими темно-сѣрыми главами и серьезно отвѣтилъ:

— Теперь узналъ... Ты мнѣ дѣлалъ лошадокъ изъ бумаги. Помнишь?

Довѣрчиво прижался щечкой въ рукѣ отца.

— Помню, дорогой мой, помню,—улыбнул-оя Алексѣй Петровичъ, цѣлуя Ника.

— Папа, у тебя борода колется... А теперь ты будешь мнѣ дѣлать лошадокъ?

— Лошадокъ? Ну это, братъ, посмотримъ, какъ намъ еще мамаша разрѣшить. Ты вотъ лучше скажи мнѣ: началъ ты уже учиться?

— Я уже читаю,—съ гордостью заявилъ Никъ.—И пишу... Только ещё плохо... По косымъ линейкамъ.

— Читаешь и пишешь. Вотъ за это молодецъ!

— Садись же Алексѣй. Чай стынетъ.

Ремневъ раздѣлся и присѣлъ къ столу.

Глава его съ грустью и ожиданіемъ остановились ва лицѣ жены.

— Ты нисколько не измѣнилась, Олли, за эти три года. Такая же молодая, свѣжая и... хорошенькая!

— Будто-бы?—кокетливо улыбнулась Ольга Михайловна.

— Какъ честный человѣкъ!—съ жаромъ подтвердилъ Ремневъ.—Ты одна изъ тѣхъ счастливыхъ женщинъ, надъ которыми время не имѣетъ власти.

Говорилъ онъ совершенно искренно и это было вполнѣ понятно, принимая во вниманіе его горячую любовь къ женѣ.

Всякій другой на мѣстѣ Ремнева несомнѣнно нашелъ бы на лицѣ Ольги Михайловны слѣды пережитыхъ лѣтъ.

Легкія морщинки около глазъ, скорбныя складки рта, дряхлость напудренныхъ щекъ, —все это не ускользнули бы отъ вниманія посторонняго наблюдателя.

Но любовь слѣпа, и Ремневъ не видѣлъ ничего этого.

Въ общемъ и сейчасъ, несмотря на свои тридцать лѣтъ, Ольга Михайловна могла быть названа красивой женщиной.

Особенно хороши была у нея глаза: темно-сѣрые, лучистые, оттѣненные длинными рѣсницами.

— Пей же чай! Ты, вѣроятно, промёрзъ по дорогѣ. Костюмъ у тебя совсѣмъ не по сезону... Здѣсь въ номерѣ тоже холодно.

— Пустяки... Я привыкъ.

— Какая у тебя ужасная квартира, сырая, темная. Какъ ты можешь жить въ такой морѣ? Должно быть, твои матеріальныя дѣла совсѣмъ плоха?

— Какъ и всегда,—добродушно улыбнулся Ремневъ.—Хотя, собственно говоря, я имѣю урокъ, хорошій урокъ. Пятнадцать рублей въ мѣсяцъ ..

— И это весь твой бюджетъ?

— Нѣтъ, отчего же,—смутился онъ.

— Я работаю въ мѣстной газетѣ, кое что перевожу. Вообще жить можно... Разумѣется, я могъ бы зарабатывать и больше, но вѣдь ты знаешь, Олли, потребности мои очень ограниченны и кромѣ того...

Ремневъ запнулся и смущённо побарабанилъ ложечкой по стакану.

— Кромѣ того, что еще?—пытливо посмотрѣла на мужа Ольга Михайловна.

— У меня мало времени, я занятъ.

— Работаешь въ комитетѣ?—понизила голосъ Ольга Михайловна.

Ремневъ утвердительно кивнулъ годовой.

— Впрочемъ, все это пустяки, какъ нибудь устроимся!

Ремневъ поднялъ глаза и тихо спросилъ:

— Развѣ ты, Олли, рѣшила... жить вмѣстѣ со мной?

— Разумѣется... Какъ же иначе? Нужно будетъ подыскать квартирку поудобнѣе. У меня есть немного,—денегъ рублей полтораста.

На первое время хватитъ. Тамъ найду какую нибудь работу. Мнѣ собственно хочется поступить къ вамъ въ университетъ, хотя-бы вольнослушательницей. Какъ ты думаешь удастся это?

— По всей вѣроятности. Это я разузнаю, справлюсь!—обрадовавно подхватилъ Ремневъ.

— Ты знаешь, я узнала твой адресъ совершенно случайно, въ Петербургѣ.

— Получила ли ты мое послѣднее письмо?

Я адресовалъ его въ Лозанну. По всей вѣроятности не дошло...

— Послѣдній годъ я почти безвыѣздно жила въ Женевѣ. Тамъ въ русской колоніи есть кое кто изъ твоихъ старыхъ знакомыхъ... Грибскій, напримѣръ. Онъ знаетъ тебя ешё съ Москвы.

Ремневъ оживился.

— Помню, помню... Славный парнюга! Вѣроятно, постарѣлъ?

... Въ такихъ разговорахъ время прошло незамѣтно.

Въ два часа Ремневъ поднялся и съ сожалѣніемъ замѣтилъ:

— Мнѣ нужно итти. Черезъ часъ ко мнѣ долженъ зайти одинъ человѣкъ. Важное дѣло. — Вечеромъ ты будешь свободенъ?

— Нѣтъ, Олли, сегодня вечеромъ въ желѣзнодорожномъ клубѣ устраивается банкетъ.

Я имѣю маленькое порученіе. Если хочешь, я зайду за тобой. Познакомишься съ нашей публикой. Комитетъ хочетъ предложить свою резолюцію. Зайти?

— Зайди, я буду ждать.

Они разстались...

Не-Крестовскiй.

(Продолженіе слѣдуетъ.)

ГЛАВА IX. Банкетъ въ желѣзнодорожномъ клубѣ.

Желѣзнодорожный клубъ помѣщался въ узенькомъ глухомъ переулкѣ, сбѣгавшемъ къ рѣкѣ.

... Въ переулкѣ было тихо и темно.

Около подъѣзда клуба сиротливо горѣла одна электрическая лампочка.

Нѣсколько оконъ верхняго этажа были слабо освѣщены изнутри.

Остальная же часть зданія была погружена во мракъ.

Ни извощиковъ, ни наряда полиціи около подъѣзда не замѣчалось.

По темнымъ тротуарамъ жались кучки прохожихъ.

Слышались отрывочныя восклицанія, шутки и смѣхъ.

... Въ полуосвѣщенномъ вестибюлѣ, куда Ремневъ ввелъ свою  жену, около вѣшалокъ волновалась кучка публики.

Клубскій швейцаръ, молодой расторопный парень съ бравой солдатской выправкой, въ домашнемъ пиджакѣ и войлочныхъ туфляхъ, горячо убѣждалъ въ чемъ-то группу окружавшей его молодежи.

Ремневъ встрѣтилъ знакомаго студента.

— Въ чемъ дѣло, товарищъ? О чемъ это спорятъ?

Студентъ, высокій сухощавый грузинъ, со смуглымъ горбоносымъ лицомъ, сердито махнулъ рукой.

— Да помилуйте, чертъ знаетъ, какое безобразіе! Некому сдать на храненіе платье.

Швейцаръ говорите», что онъ не имѣетъ на этотъ предметъ никакихъ указаній отъ администраціи клуба.

— Позвольте, какъ же это такъ?—недоумѣвающе воскликнулъ Ремневъ.—Развѣ совѣтъ старшинъ не отдалъ никакихъ приказанiй?

Возмутительная халатность!

— Господа!—крякнулъ кто-то молодымъ звонкимъ и нетерпѣливымъ голосомъ,—нужно потребовать объясненія отъ дежурнаго старшины.

— Да, да... Вѣрно! Попросите сюда дежурнаго по клубу.

Швейцаръ воспользовался минутной паузой и возвысилъ голосъ.

— Дежурный старшина еще не пришли... Извольте обождать... Да не раздѣвайтесь, господа студенты! Нѣшто я одинъ за всѣми усмотрю. Опять же номерки перепутаете... Эхъ!

— Однако, что же мы будемъ толкаться здѣсь въ прихожей?

— Гайда, ребята, наверхъ!

— Ничего, польтъ можно не снимать!

Одинокій протестующій голосъ швейцара

потонулъ въ общемъ оживленномъ шумѣ, въ гамѣ перекрестныхъ фразъ.

Толпа всё увеличивалась.

Двери то и дѣло хлопали, впуская новыхъ посѣтителей.

Въ полутемный холодный вестибюль врывался свѣжій уличный вводахъ.

По полу расплывались лужицы отъ принесеннаго на галошахъ снѣга.

Среди посѣтителей преобладала учащаяся молодежь.

Нѣсколько человѣкъ отправились на развѣдки въ верхній этажъ.

Они спотыкались по темной лѣстницѣ и чиркали спичками.

— Пустите электричество, товарищи!—кричали имъ снизу.

— Сейчасъ, гдѣ у нихъ тутъ выключатель?
Кто-то повернулъ кнопку.

Волна электрическаго свѣта залила вестибюль и лѣстницу.

Молодежь радостно зааплодировала.

— Браво... Раздѣвайтесь, господа, сами! Пусть каждый берётъ себѣ соотвѣтствующій номеръ... Соблюдайте очередь, товарищи!

Ремневъ отвелъ жену въ уголокъ отъ вѣшалокъ.

Тамъ они сѣли на подоконникъ.

Ольга Михайловна съ нервнымъ безпокойствомъ слѣдила за происходившимъ.

— Боже мой, какіе ещё у васъ дикіе нравы! Какая безтолочь, некультурность... Назначается грандіозное общественное собраніе, люди приходятъ въ опредѣленное время, а распорядители банкета отсутствуютъ... Да это просто какая то нелѣпая комедія!

Ремневъ осторожно высвободилъ изъ муфты руку жены и тихо пожалъ маленькіе, обтянутые лайкой пальчики.

— Ахъ, Олли!—грустно улыбнулся онъ, — ты совсѣмъ отвыкла отъ русской дѣйствительности. Вѣдь это же первый опытъ, первыя неувѣренныя начинанія... Посмотри на молодежь, на эти радостныя, бодрыя лица.

Вѣдь всѣ они пришли сюда какъ на праздникъ. Вѣдь ихъ точно волной подмываетъ!

— Хорошъ праздникъ,—съ плохо скрываемымъ раздраженіемъ возразила Ольга Михайловна.—Что же мы будемъ здѣсь дѣлать? Можетъ быть, еще банкетъ не состоится?

— О, нѣтъ, я не допускаю этой мысли. Странно только, почему замѣшкались распорядители... А вотъ какъ разъ одинъ изъ нихъ—легокъ на поминѣ. Смотри, Олли, этотъ толстый блондинъ, въ пальто съ бобровымъ воротникомъ, присяжный повѣренный Олсуфьевъ. Одинъ изъ организаторовъ вечера. Теперь дѣло выяснится.

Господинъ, на котораго указалъ Ремневъ явился не одинъ, а въ сопровожденіи дежурнаго старшины.

Круглый и плотный, какъ шаръ, съ быстрой, слегка подпрыгивающей походкой, тща-
тельно выбритый и торжественно самодовольный, распорядитель энергично принялся водворять порядокъ.

Откуда то изъ темныхъ угловъ появились заспанные унтера и заняли свои позиціи около вѣшалокъ.

На верхней площадкѣ лѣстницы образовался контроль. Устроителями банкета было выпущено опредѣленное количество билетовъ на право входа въ клубъ.

Билеты эти были заблаговременно распространены въ городѣ, по преимуществу среди интеллигенціи и учащихся.

Оказалось, что билетовъ этихъ было недостаточно.

Желающихъ попасть на банкетъ явилось гораздо больше, чѣмъ это предполагали устроители.

Опять начались препирательства.

Послышались негодующіе возгласы.

Адвокатъ распорядитель метался изъ стороны въ сторону.

— Господа! войдите же въ наше положеніе,—убѣждалъ онъ наиболѣе рьяныхъ.

— Мы дали обязательство, что число участниковъ банкета не будетъ превышать извѣстной цифры... Нужно, наконецъ, принять въ растете размѣры помѣщеніи. Повѣрьте, что лично я ничего не могу сдѣлать.

Но урезонить публику было не такъ то легко.

Изъ заднихъ рядовъ уже раздавалась насмѣшки и чуть ли не брань по адресу учредителей.

Толпа волновалась.

Наконецъ студенты, стоявшіе на контролѣ, измученные, выбившіеся изъ силъ, были смяты напоромъ публики и оттѣснены въ сторону.

... Пронёсся и оборвался сдавленный женскій крикъ.

... Съ глухимъ шипѣніемъ лопнула электрическая лампочка.

... Ремневъ съ женой пробрался въ залъ еще раньше этой давки.

Имъ удалось занять мѣсто на широкомъ подоконникѣ столовой, въ которой предполагалось устройство банкета.
Отсюда можно было прекрасно слышать ораторовъ.

... Публика всё прибывала.

... Наиболѣе уважаемыя популярныя лица изъ мѣстной интеллигенціи группировались вокругъ стола.

Демократическіе элементы тѣснились въ дверяхъ, цѣплялись на подоконникахъ.

Было шумно, весело и жарко...

Не курить, товарищи! Курить воспрещается,—передавалось въ публикѣ.

Клубскіе лакеи, сгибаясь подъ тяжестью громадныхъ блюдъ, то и дѣло раздвигали толпу, прося посторониться.

Не обошлось дѣло безъ курьёзовъ.

Въ давкѣ одинъ лакей опрокинулъ соусникъ.

Тёмно-коричневая жидкость залила дорогой туалетъ молоденькой барыньки, жены какого-то профессора.

Кругомъ засмѣялись.

Экспансивная публика подоконниковъ громко обсуждала меню ужина.

Сыпались злыя остроты.

Полуголодный плебей негодовалъ на разряженныхъ патриціевъ, возсѣдавшихъ вокругъ стола.

— Однако, они не собираются умирать съ голода—громко крикнулъ здоровенный пролетарій, въ ситцевой косовороткѣ, опоясанный широкимъ кожанымъ ремнемъ.

Маленькій остроносый студентикъ, цѣлую недѣлю пробавлявшійся жиденькимъ чайкомъ съ грошевымъ ситникомъ, негодующе посмотрѣлъ на остряка и прошепталъ сосѣду:

— Чорть знаетъ, дѣйствительно! Неужели нельзя было обойтись безъ гастрономіи?

Сосѣдъ сочувственно кивнулъ головой.

... Гамъ въ залѣ между тѣмъ усиливался.

Послѣ выбора предсѣдателя задребезжалъ колокольчикъ.

Начались рѣчи.

Часть публики, утомленная духотой, разбрелась по другимъ помѣщеніямъ клуба.

(Продолженіе слѣдуетъ.)

Не-Крестовскій,

ГЛАВА XI.Семья Косоворотовыхъ.

... 3имнія сумерки.

... Время около пяти часовъ.

Въ домѣ Косоворотовыхъ тихо, какъ и всегда въ послѣобѣденные часы.

Старикъ Косоворотовъ имѣлъ обыкновеніе послѣ плотнаго обѣда немного вздремнуть.

Младшіе члены семьи въ это время занимались приготовленіемъ уроковъ.

Гликерія Константиновна обыкновенно уходила въ библіотеку, или на катовъ.

Ниночка оставалась одна...

Она любила эти часы тихихъ, сѣрыхъ сумерекъ, когда кругомъ въ комнатахъ стоитъ тишина и никто не мѣшаетъ ей отдаваться любимымъ мечтамъ.

Лампу зажигать ещё рано, да и читать не хочется.

Еще прошлой зимой, когда она оканчивала восьмой классъ гимназіи, въ это время нужно было развертывать надоѣвшіе учебники, браться за тетрадки, а теперь она—вольная птица.

Можетъ спать сколько ей угодно, мечтать по цѣлымъ часамъ, читать книги, взятыя изъ библіотеки.

Отецъ въ этомъ отношеніи предоставлялъ ей полную свободу.

... Ниночка стояла около окна маленькой угловой комнаты, служившей спальней для нея и ея сестры, и смотрѣла на улицу.

Улица была глухая, съ покосившимися сѣрыми домишками, вся занесенная снѣгомъ.
На западѣ, надъ бѣлыми крышами, медленно угасала зеленая полоска заката.

Въ синеватомъ полумракѣ вдоль улицы вспыхивали огоньки зажигаемыхъ фонарей.

По тротуару мимо оконъ мелькали фигуры рѣдкихъ прохожихъ.

Баба провезла на салазкахъ бѣлье.

Прибѣжалъ мальчуганъ, ученикъ изъ сапожной мастерской.

Онъ зябко ежился въ старой кацавейкѣ и прижималъ къ груди жестянку съ керосиномъ.

Ниночка смотрѣла на всё это безучастными глазами.

Глухая окраинная улица, на которой находился ихъ домъ, была знакома ей съ дѣтства. Всѣ эти невзрачные домишки, выцвѣтшія вывѣски, длинные заборы,— давно надоѣли Ниночкѣ.

... Раньше въ часы одиночества, особенно въ тихую вечернюю пору, она любила мечтать о ярко освѣщенныхъ улицахъ столицы, о которыхъ знала только по описаніямъ.

Она представляла себѣ оживленное уличное движеніе, звонки трамваевъ, толпы людей съ озабоченными, дѣловыми лицами, стремившихся по панели.

... Грезила о столичныхъ театрахъ, о мраморныхъ колоннахъ залъ, залитыхъ огнёмъ.

Но за послѣднее время мечты Ниночки приняли другое направленіе.

Послѣ банкета въ желѣзнодорожномъ клубѣ хотѣлось думать совсѣмъ объ иномъ.

Въ ушахъ еще звучали зажигающіе звуки марсельезы.

Хотѣлось думать, что ея будущая жизнь сложится совсѣмъ иначе, не будетъ похожей на жизнь ея старшихъ подругъ, вышедшихъ замужъ и всецѣло погрузившихся въ будничные интересы мѣщанскаго существованія.

... Грезилось что-то большое и красивое, далекое отъ этой занесенной снѣгомъ улицы, отъ этого уютнаго особняка, отъ этой комнатки, въ которой всё отзывается ещё впечатлѣніями дѣтства.
... Совсѣмъ стемнѣло.

Ниночка отошла отъ окна и зажгла лампу.

Мягкій розовый полусвѣтъ озарилъ спальню сестёръ.

Обстановка въ спальнѣ была самая скромная.

Низенькія кровати подъ бѣлыми пикейными одѣялами, открытки и фотографическія карточки на стѣнахъ, этажерка съ книгами, большой рабочій столъ, покрытый черной клеёнкой,— вотъ и всё.

Ниночка мелькомъ взглянула на часы, стоявшіе на этажеркѣ, въ деревянномъ рѣзномъ футлярѣ.

— Половина шестого... Скоро папочка проснется. Нужно будетъ сказать, чтобы поставили самоваръ.

Oнa легкой дѣвической походкой прошла черезъ темный залъ, вышла въ коридоръ и отворила дверь, ведущую въ кухню.

Тамъ было темно.

Кухарка тоже сумерничала и не зажигала огня.

— Матрёнушка, пора самоваръ ставить: скоро шесть.

— Знаю, барышня, знаю...

— Пaпa сейчасъ проснётся.

... Ниночка заглянула мимоходомъ въ классную.

Такъ называлась комната, гдѣ жили ея младшіе братья гимназисты.

— Я не помѣшаю вамъ, Алексѣй Петровичъ—я на одну минутку.

Мальчики оставили учебники и посмотрѣли на сестру.

— Ты, Нинка, развѣ не пошла на катокъ?—спросилъ одинъ изъ нихъ.

— Нѣтъ... Вы скоро кончите? Сейчасъ подадутъ самоваръ.

— Сейчасъ кончимъ,—отвѣтилъ за своихъ учениковъ Алексѣй Петровичъ.

— Вы останетесь съ нами чай пить,—обратилась къ нему дѣвушка.

— Спасибо, Ниночка. Сегодня у меня много дѣла. Нужно итти домой.

— Жаль. Я хотѣла поговорить съ вами, спросить васъ. Тамъ у Богданова есть одно мѣсто, которое мнѣ не совсѣмъ понятно... О прибавочной стоимости.

— Завтра я постараюсь разъяснить вамъ, а сегодня, ей Богу, некогда.

Ниночка протянула ему руку.

— Ну, что же дѣлать. До свиданія. Кланяйтесь отъ меня Ольгѣ Михайловнѣ,

... Въ прихожей Ниночка наткнулась на сестру, только что возвратившуюся съ катка.

— Что это у васъ такъ темно? Отчего не зажгёте лампы?—спросила Гликерія  Константиновна.

— Папa еще спитъ... Подожди, я сейчасъ принесу спички.

— Ничего, я уже раздѣлась. Чай готовъ?

— Сейчасъ подадутъ самоваръ.

Гликерія Константинова прошла въ спальню.

Щёки ея ещё розовѣли отъ вечерняго холода.

Глаза блистала весело и возбужденно.

— А почему не зашелъ Евсѣевъ?—спросила Ниночка.

Гликерія Константиновна энергично тряхнула головой и откинула непослушную прядь волосъ, постоянно выбивавшуюся у ней изъ прически.

— Я его приглашала... Отказался наотрѣзъ. Нѣмъ, какъ рыба, мраченъ и загадоченъ какъ заговорщикъ. Всю дорогу шли молча... Напрасно ты не пошла со мной на катокъ. Освѣжилась бы, подышала свѣжимъ воздухомъ. Тебѣ необходимо нуженъ моціонъ. Вонъ ты какая у меня худенькая, да блѣдная!

Гликерія Константиновна шаловливымъ жестомъ смяла сестрѣ прическу, бойко повернулась на каблучкахъ и побѣжала въ столовую.

Самоваръ давно уже кипѣлъ на столѣ, гимназисты успѣли выпить по два стакана чаю, когда старикъ Косоворотовъ присоединялся къ молодежи. Константину Ильичу было лѣтъ подъ пятьдесятъ, но это былъ еще крѣпкій, хорошо сохранившійся мужчина.

И если бы не густая сѣдина въ бородѣ и
волосахъ и не морщины около глазъ, ему нельзя было бы дать больше сорока лѣтъ.

Спросонокъ онъ выглядѣлъ хмурымъ и недовольнымъ.

Молча подсѣлъ къ столу, взялъ стаканъ налитый Гликеріей Константиновной и шумно завертѣлъ ложечкой, размѣшивая сахаръ.

Гимназисты при его появленіи присмирѣли.

Выпивъ первый стаканъ и закуривъ папиросу, Косоворотовъ обратился къ сыновьямъ:

— Не вызывали сегодня?

— По алгебрѣ спрашивали.

— Сколько же ты получилъ?

Мальчикъ смущено переглянулся съ братомъ.

— Не знаю... Тройку, кажется.

Косоворотовъ нахмурился и многозначительно побарабанилъ пальцами по столу.

— Гмъ! не знаешь... Смотри, братъ, если ты и за эту четверть плохія отмѣтки принесешь, надѣйся на себя. Я до тебя доберусь. Репетитора вамъ нанялъ. Чего еще лучше? Учись знай, не лѣнись!

— Мы, папаша, стараемся,—съ легкимъ оттѣнкомъ подобострастія поспѣшилъ отозваться одинъ изъ гимназистовъ.

— То-то стараемся! Что-то не видно вашего старанія... Вотъ ежели-бы вамъ пришлось такъ учиться, какъ мнѣ, между дѣломъ, урывками, на мѣдныя деньги, посмотрѣлъ бы я,  чтобы вы тогда запѣли!

Видя, что отецъ не въ духѣ, Гликерія Константиновна попробовала отвлечь его вниманіе въ сторону.

— Ты еще не знаешь, папаша, къ нашему Алексѣю Петровичу жена пріѣхала. Совсѣмъ еще молодая и очень красивая женщина.

— Жена? Чай, поди, вокругъ ракитова кустика вѣнчаны. Знаемъ мы этихъ женъ. Охъ, Господи, прости наши согрѣшенія!

Косоворотовъ глубоко вздохнулъ и отпилъ сразу полъ-стакана.

— Нѣтъ, это законная жена. Они повѣнчались уже давно. Ребенокъ есть, мальчикъ лѣтъ восьми.

... Послѣ небольшой паузы Косоворотовъ обратился къ старшей дочери;

— Ну вотъ, какъ не скажешь про Ремнева. Несамостоятельный человѣкъ, безъ царя въ головѣ. Виски у парня сѣдые, а сметки ни на грошъ. Ведь ему по его годамъ давно ужъ пора университетъ сдать. Служить, да чины получать. А что онъ теперь? Такъ—балаболка! Нестоящій человѣкъ! Семьей тоже обзавелся. А какъ семью кормить, объ этомъ, поди, не подумалъ.

— Вѣдь ты же знаешь, папа, что Алексѣй Петровичъ лишенъ возможности окончить университетъ,—тихо замѣтила Ниночка, на минуту отрываясь отъ книги, которою она принесла съ собой въ столовую.

— А кто въ этомъ виноватъ? Кто виноватъ, скажи?—раздраженно подхватилъ Константинъ Ильичъ.—Глупая его башка виновата, вотъ кто! Учился бы себѣ, такъ нѣтъ —въ политику ударился. Отечество спасать вздумалъ! Нахватался верхушекъ и возомнилъ о себѣ. Безъ меня-де дѣло не обойдётся. Тьфу! говорить не хочется... Каждый человѣкъ долженъ свою дорогу въ жизни знать. Долженъ свою линію преслѣдовать. А эти мозгляки, что по чужой дудкѣ пляшутъ, развѣ они на что путное годятся? Не люди—труха!

Гликерія Константиновна не вытерпѣла.

— Удивляюсь я вамъ, папаша: если вы такъ смотрите на Алексѣя Петровича, то зачѣмъ же взяла его peпетиторомъ? Гдѣ тутъ логика? Зачѣмъ вы ввели въ свой домъ человѣка, котораго не уважаете?

Косоворотовъ полусердито погрозилъ ей пальцемъ.

— Ну, ну, ты, соловей разбойникъ,—какими словами съ отцомъ говоришь?

(Продолженіе слѣдуетъ.)

Не-Крестовскій.

ГЛАВА XIII.

Сердце заговорило.

... Утро было ясное, морозное. Косоворотовъ по обыкновенію проснулся очень рано: еще не было и семи часовъ. Вспомнилъ про сына и поморщился... Вмѣстѣ съ ночными тѣнями исчезли и воспоминанія, смягчившія вчера его сердце .. Одѣлся и вышелъ въ столовую хмурый. Долго сидѣлъ за стаканомъ чая, раздумывая, какъ ему поступить.

Даже на газетныя телеграммы не обратилъ вниманія.

Гимназисты торопливо глотали чай, съ опаской поглядывая на отца.

Барышни ещё спали.

За столомъ хозяйничала экономка—дальняя родственница Косоворотовыхъ:

Видя, что Константинъ Ильичъ собрался уходить, она обратилась къ нему съ обычнымъ вопросомъ:

— Чего сегодня къ обѣду готовить? Я думаю супъ съ клецками на первое, а на второе...

Косоворотовъ небрежно бросилъ:

— Чего хочешь.. Да вотъ что: скажи Ивану, пусть онъ протопитъ хорошенько флигель. Пусть бабы вымоютъ тамъ, да приберутъ.

— Хорошо, батюшка Константинъ Ильичъ, всё будетъ исполнено.

Помолчавъ немного, экономка робко спросила:

— Аль гостей какихъ поджидаете? Косоворотовъ сумрачно посмотрѣлъ на неё.

— Помалкивай... Знай свое дѣло.
... Онъ подвезъ сыновей до гимназіи.

Оттуда велѣлъ кучеру ѣхать въ контору.

Контора помѣщалась въ старомъ двухъэтажномъ домѣ, недалеко отъ пристава

Лѣтомъ во время навигаціи здѣсь съ ранняго утра и до поздней ночи наблюдалась шумная оживленная дѣятельность.

Громыхали телѣги ломовиковъ.

Около складочныхъ амбаровъ толпились рабочіе.

Суетились и кричала приказчики.

А теперь все было покрыто мертвой пеленой снѣга.

Казалось, и амбары, и широкій дворъ отдыхаютъ, спать послѣ лѣтней трудовой горячки.

... Контора была расположена въ верхнемъ этажѣ.

Туда вела лѣстница съ грязными каменными ступенями.

Въ первой комнатѣ, раздѣлённой на двѣ части деревянной рѣшеткой, щелкали на счетахъ и скрипѣли перьями нѣсколько человѣкъ служащихъ.

При появленіи Косоворотова всѣ они встали и вѣжливо раскланялись.

Порядки въ конторѣ велись строгіе.

Константинъ Ильичъ шутить не любилъ.

Самъ прошедшій суровую школу амбарной и конторской выучка, онъ и отъ подчиненныхъ своихъ требовалъ полнаго вниманія и почтительности.

Рабочій день конторщиковъ колебался между 8—9 часами.

Не больше чѣмъ въ другихъ фирмахъ, но работа была усидчивая.

Жалованье платили хорошее, такъ что служащіе дорожили мѣстомъ.

— Что, Иванъ Семенычъ пришелъ?—освѣдомился Косоворотовъ про старшаго приказчика, который въ то же время исполнялъ и обязанности кассира.

— Пришли-съ. У себя.

Косоворотовъ взглянулъ въ маленькую угловую комнату, которая служила кабинетомъ кассира.

Невзрачный низенькій человѣкъ, съ сухимъ желтымъ испитымъ лицомъ, съ жиденькими волосами, причесанными прямымъ
приборомъ, одѣтый въ старый, сильно поношенный сюртукъ и грязную манишку со слѣдами нюхательнаго табака, торопливо поднялся изъ-за конторки.

— Здравствуй, Иванъ Семенычъ,—протянулъ ему руку Косоворотовъ. — Вотъ, братецъ, какое у меня до тебя дѣло есть...

— Что прикажете, Константинъ Ильичъ?

Косоворотовъ вздохнулъ, не спѣша закурилъ папиросу и кивнулъ головой на дверь.

— Припри ка поплотнѣе.

Иванъ Семеновичъ поспѣшилъ исполнить это приказаніе.

Его маленькіе подслѣповатые глаза вопросительно уставились на принципала.

— Вотъ какая оказія, братецъ мой,—съ дѣланнымъ равнодушіемъ началъ Косоворотовъ, — Извѣстился я, что вернулся въ наши Палестины мой старшій сынокъ...

— Антонъ Константиновичъ пріѣхали?

Косоворотовъ поморщился.

— Да, вывалился. Шлялся, шлялся, и теперь къ родному углу потянуло. Пишетъ мнѣ, что вотъ такъ-де и такъ, въ большой нуждѣ нахожусь и при всемъ томъ боленъ.

Иванъ Семеновичъ соболѣзнующе покачалъ головой.

— Боленъ? Вонъ она какая исторія! Да гдѣ же они остановились?

Косоворотовъ досадливымъ жестомъ потушилъ пaпupocy.

— А ты слушай, да не перебивай. Притулился онъ на постояломъ. Вотъ тутъ адресъ его прописанъ. На-ка вотъ возьми. Съѣзди ты сейчасъ къ нему и разузнай, какъ и что. Ежели и впрямь болѣетъ, такъ передай ему отъ имени моего, что вечеромъ его перевезутъ ко мнѣ домой. Какъ ни какъ, а вѣдь свое дѣтище родное, не чужой человѣкъ... Ну, а ежели поймешь ты изъ разговоровъ, что письмо это жалостливое онъ съ умысла написалъ и что намѣренъ онъ здѣсь пьянствовать да карамболи выкидывать, тогда иное дѣло. Скажи ему моимъ словомъ, пусть убирается изъ города на всѣ четыре стороны. Дай ему четвертной билетъ и на вокзалъ отвези. Пригляди за нимъ, чтобы въ городѣ гдѣ не застрялъ съ деньгами-то, Коли ломаться на-
чнетъ, такъ полиціей погрози... Я его, голоштанника, прохвоста, въ бараній рогъ сожму! Найду, небойсъ, на него управу. Смѣяться надъ собой не позволю... Понялъ ли?

— Какъ не понять. Оборудую всё въ лучшемъ вицѣ.

— Ну, такъ поѣзжай съ Богомъ, похлопочи ... Только ты вотъ что, Иванъ Семенычъ...

Косоворотовъ смущенно запнулся.

Ты, братъ, ужъ про это никому ни гу-гу...

— Обижаете, Константинъ Ильичъ! Слава Богу, служу въ вашей фермѣ семнадцатый годъ. Хозяйскій интересъ пуще всего берегу.

— Ну, ну, ладно... Поѣзжай себѣ.

... Около обѣда только вернулся парламентеръ.

— А морозецъ сегодня на улицѣ. Такъ за носъ и щиплетъ!

— Ну, разсказывай, что и какъ,—нетерпѣливо перебилъ Косоворотовъ.

Иванъ Семеновичъ усѣлся съ самодовольнымъ видомъ человѣка, успѣшно выполнившаго данное ему порученіе, прочистилъ носъ доброй понюшкой табаку и началъ.

— Да что съ! Всё устроилъ въ аккуратъ... Постоялый дворишка мизерный. Прямо сказать, трущобное мѣсто. Грязь, духота, мужичье!

— Да ты къ дѣлу, къ дѣлу.

— Лежитъ нашъ Антовъ Константинычъ въ каморкѣ. Обличьемъ краше въ гробъ кладутъ. Одежа на немъ, простите-съ, самая бѣдная. Спервоначалу не призналъ меня. Шутка ли, восемь годочковъ, какъ изъ нашего города отбыть изволили.

— Да ты мнѣ про дѣло обсказывай: какіе его разговоры?

— Точно, разговоръ былъ большой-съ. Безперечь кашляетъ. Въ грудь ему, стало быть, вдарило... Съ виду скучный, болѣзнь то его шибко согнула. Однакожъ все разспросилъ. И про васъ, и про сестрицъ допытывалъ. Закинулъ я этакимъ ловкимъ манеромъ, нащетъ рюмочки то истъ,—усмѣхнулся жалостно. Мнѣ, говоритъ, впору съ голоду помарать, гдѣ ужъ пить. Обсказалъ промежду прочимъ, что долго-де васъ безпоко-
ить не будетъ. Мнѣ, говоритъ, только до весны перебиться, а тамъ говоритъ, я опять на ноги встану. На прощанье то и спрашиваетъ: а что отецъ-то не больно сердится? Ну, я, натуральное дѣло, успокоилъ.

Косоворотовъ въ волненіи прошелся по комнатѣ.

— Ну, спасибо, спасибо Иванъ Семенычъ. Вотъ я еще что тебя попрошу. Подъ вечеръ заѣзжай ты на постоялый, расплатись тамъ за него и вези прямо ко мнѣ... Только вотъ что одежды то у него вѣрно теплой нѣтъ.

— Да вы не извольте безпокоиться, Константинъ Ильичъ. У меня лишняя шуба найдется,  довеземъ.

—Ну ладно, коли такъ. Сегодня я пораньше изъ конторы уйду; да какъ бы не забыть, завтра вѣдь Ворошиловскимъ векселямъ срокъ. Такъ ты того... заверни къ нотаріусу.

— Помилуйте-съ?! Развѣ я пропущу.

... Косоворотовъ вернулся домой ранѣе обыкновеннаго.

За обѣдомъ былъ сдержанно молчаливъ.

Односложно отвѣчалъ на вопросы дочерей.

Только послѣ обѣда, когда гимназисты ушли въ классную, онъ сообщалъ барышнямъ о скоромъ пріѣздѣ брата.

— Антоша пріѣдетъ, вотъ радость то! — всплеснула руками Ниночка.

На щекахъ Гликеріи Константиновны тоже вспыхнулъ румянецъ оживленія, но она сдержалась и вопросительно посмотрѣла на отца, ожидая разъясненія.

— Больной онъ пріѣхалъ... На постояломъ остановился. Вечеромъ перевезутъ сюда... Во флигелѣ жить будетъ... Вы же смотрите, не болтайте языкомъ. Нечего по городу звонить. Не велика радость, что пьянчужка сынъ вернулся... Эхъ, убавилъ онъ мнѣ вѣку! Ну, да ладно, поживемъ увидимъ. Можетъ, теперь и за умъ возьмется...

( Продолженіе слѣдуетъ)

Не-Кристовскiй.

ГЛАВА XV. Товарищъ Фрицъ.

— Хотите чаю?—предложилъ дядя Коля.

— Пожалуй,—отозвался гость. Голосъ у него былъ низкiй, грудной, замѣтно простуженный,

Лордъ отодвинулся немного, чтобы дать ему мѣсто около стола.

— Вы быстро соріентировалась въ незнакомомъ городѣ?

Фрицъ чуть замѣтно улыбнулся уголками рта.

— Мнѣ еще днемъ указали вашу квартиру...

— Скажите, какъ вы пробрались съ вокзала: тамъ вѣдь теперь куча сыщиковъ. Недавно одинъ изъ нашихъ поѣхалъ на ближайшую деповскую станцію, повёзъ литературу и провалился.

Фрицъ пощипалъ усики и небрежно началъ:

— Я пріѣхалъ ночью съ товаро-пассажирскимъ. Багажа у меня почти никакого -одинъ саквояжъ. Пошёлъ въ городъ пѣшкомъ... Здѣсь въ слободкѣ живетъ одна старуха, мать моего товарища. Тамъ я и обосновался. Привезъ eй письмо отъ сына. Шпиковъ я не боюсь.

У него была манера говорить кратко, отрывисто, какъ-бы мимоходомъ бросая слова.

Въ томъ, что онъ говорилъ, не чувствовалось ни тѣни рисовки.

Выпивъ чаю, онъ набилъ маленькую трубочку и закурилъ.

Обвёлъ присутствующихъ внимательнымъ взглядамъ сѣрыхъ, холодныхъ глазъ а, остановившись почему-то на Лордѣ, спросилъ, обращаясь прямо къ нему:

— Демонстрація рѣшена?

— Да.

— Вооруженная?

— Насколько это позволятъ наши скромныя средства.

Фрицъ молча наклонилъ голову, какъ бы давая понять, что онъ не намѣренъ вдаваться въ оцѣнку этихъ средствъ.

— Меня просили руководить демонстрантами.

— Мы ждемъ отъ васъ этой услуги, товарищъ.

— Хорошо... Теперь скажите мнѣ, какъ обстоятъ ваши дѣла. Сколько вы наберете парней въ охрану, и что вы вообще хотите сдѣлать? Пройтись по городу, столкнуться съ полиціей и затѣмъ разойтись, не такъ-ли?

— Ну, разумѣется, не баррикады же строить,—съ легкимъ раздраженіемъ отозвался Лордъ.

— Совершенно съ вами согласенъ,—продолжалъ Фрицъ, попыхивая трубочкой,—о баррикадахъ не можетъ быть и рѣчи. Вамъ важно дать вооруженный отпоръ сорганизованной полицейской силѣ. Есть ля у васъ оружіе?

Дядя Коля заглянулъ въ свою запасную книжку и отвѣтилъ:

— Мы имѣемъ въ своемъ распоряженіи восемнадцать револьверовъ, изъ нихъ три браунинга.

Фрицъ невозмутимо молчалъ.

— Кромѣ того,—продолжалъ секретарь,— публика будетъ вооружена кастетами, свинчатками, у нѣкоторыхъ есть финскіе ножи.

— Восемнадцать револьверовъ,—медленно протянулъ Фрицъ,—мало, но дѣлать нечего. Вѣроятно, добрая половина изъ нихъ—грошевые бульдоги—хлопушки для мухъ. Скажите, въ городѣ есть казаки?—круто повернулся онъ къ Лорду.

— Здѣсь стоитъ сотня.

— Скверно. Они разнесутъ насъ въ одинъ
моментъ.

— Комитетъ разсчитываетъ на неожиданность выступленія,—сухо возразилъ Лордъ.— Вѣдь мы не намѣрены дефилировать по улицамъ цѣлый день.

— Разумѣется,—подхватилъ дядя Коля, поправляя пенсне.

Фрицъ выколотилъ трубку.

— Напрасныя надежды, господа.

— Что вы хотите этимъ сказать?

— То, что насъ могутъ разбить въ самомъ началѣ...

Лордъ не выдержалъ:

— Вы такъ пессимистически смотрите на положеніе вещей, что становится непонятно, зачѣмъ же вы лично готовы присоединяться къ намъ.

Товарищъ Фрицъ покачалъ головой.

— Я не безпокоюсь за себя. Лично мнѣ не страшны казаки... Я имѣю въ виду женщинъ и подростковъ. Однако, мы уклонились въ сторону. Если бы вы дали мнѣ хотя бы десять человѣкъ, вооруженныхъ браунингами, смѣлыхъ, рѣшительныхъ ребятъ, я бы поручился вамъ ва удачный исходъ.

— Люди, записавшіеся въ охрану, во всякомъ случаѣ не трусы, — вѣско замѣтилъ Лордъ.

— Когда предполагается демонстрація?

— Черезъ два дня.

— Вы дадите мнѣ возможность переговорить съ людьми?

— Вы это можете сдѣлать ночью, наканунѣ выступленія.

— Прекрасно. Теперь покажите мнѣ планъ улицъ, по которымъ мы должны пройти.

Фрицъ долго разсматривалъ карандашный набросокъ, слушая объясненія Лорда.

— Благодарю васъ. Теперь мнѣ все ясно... Самый удобный путь для отступленія—рѣка. Мы дойдемъ до мѣста. Здѣсь демонстранты должны раздѣлиться на отдѣльныя группы и скрыться въ сосѣднихъ улицахъ.

Часть проберётся по льду въ зарѣчную слободку... Такъ. Теперь перейдемъ къ мелкимъ деталямъ. Нельзя ли будетъ достать фунта два-три медвѣжьяго жира?

Комитетчики удивленно переглянулись.

— Зачѣмъ оно вамъ?

— Сейчасъ я вамъ объясню. Опытъ запада далъ намъ много пріемовъ уличной борьбы. Съ цѣлью противодѣйствовать атакѣ конницы рекомендуютъ баррикадировать улицу телефонными столбами, бросать битыя бутылки, доски, утыканныя гвоздями, и многое тому подобное... Сало же менѣе хлопотливое и, пожалуй, въ нѣкоторыхъ случаяхъ болѣе дѣйствительное средство. Въ особенности, если вѣтеръ дуетъ на встрѣчу конницѣ. Стоить намазать сырымъ медвѣжьимъ саломъ шапки тѣхъ, кто будетъ стоять въ первомъ ряду, и лошади казаковъ заартачутся —сломаютъ строй.

— Теперь мы понимаемъ; лошади будутъ бояться запаха сала—будутъ чувствовать близость звѣря. Пробовали вы когда нибудь это средство на дѣлѣ?

— Случалось,—уклончиво отвѣтилъ Фрицъ.

— Къ сожалѣнію, сырого сала мы не достанемъ.

— Ну, тогда и толковать нечего... Не забудьте предупредитъ свою публику, чтобы по возможности одѣвались поплотнѣе. Рекомендуйте завязывать головы башлыками.

— Нагайки въ виду имѣете?—улыбнулся Лордъ.

— Безъ этого дѣло не обойдется,—пожалъ плечами Фрицъ.

Ремневъ сочувственно кивнулъ головой.

Въ глубинѣ души онъ сознавалъ безплодность предполагаемаго выступленія.

Считалъ его преждевременнымъ.

Но, какъ человѣкъ партійной дисциплины, онъ подчинялся большинству а не высказывалъ своихъ сомнѣній.

— Я ухожу, господа,—поднялся Фрицъ, застегивая пальто.

Комитетчики не возражали.

— Можетъ быть, васъ проводятъ, товарищъ,—предложилъ Лордъ.

— Зачѣмъ? Дорогу я знаю.

— Теперь на улицахъ неспокойно: шляются пьяные солдаты. Наконецъ, нужно остерегаться сыщиковъ.

Фрицъ выразительно хлопнулъ рукой пo правому карману.

— У меня есть оружіе. Прощайте.

... Послѣ его ухода товарищи распредѣлили роли на завтрашній день и въ свою очередь простились съ дядей Колей.

... Лордъ и Ремневъ пошли вмѣстѣ.

... Улица спала.

... Снѣгъ скрипѣлъ подъ ногами.

На небѣ отражалось блѣдное зарево электрическихъ фонарей, горящихъ въ центрѣ города...

Товарищи ускоряли шаги.

Было холодно и хотѣлось спать...

(Продолженіе слѣдуетъ.)

Не-Крестовскій.

ГЛАВА XVII. Красное знамя.

— Прежде всего вотъ что, товарищъ,— началъ Ремневъ, растягивая пальто,—необходимо будетъ поставить караульныхъ на огородѣ и во дворѣ, около калитки. Было бы скверно, если бъ насъ захватали врасплохъ.

Нѣсколько человѣкъ сейчасъ же предложили свои услуги.

Алексѣй Петровичъ нерѣшительно посмотрѣлъ на рабочихъ.

— Я, право, не знаю... Нужно только двоихъ. перспектива мерзнуть на открытомъ воздухѣ не изъ пріятныхъ.

... Мы назначимъ смѣну черезъ каждые два часа. Въ первую очередь идите хотя бы вы, товарищъ...

Онъ слегка дотировался до крѣпкаго коренастаго парня, слесаря по профессіи.

— Позвольте мнѣ пойте,—вмѣшался одинъ юноша, до сіхъ поръ молча сидѣвшій въ уголкѣ.

Это  былъ младшій сынъ хозяина дома.

—Я тамъ спрячусь въ кустарникахъ, что
на краю огорода. Оттуда можно сторожить и улицу, и сосѣдній пустырь...

— Прекрасно. Ступайте. Смотрите въ оба, товарищи! Въ случаѣ какой либо опасности осторожно, не поднимая шума, предупредите насъ.

Получивъ эту инструкцію, караульные отправились на свои посты.

— Теперь можно приступить къ дѣлу.

Ремневъ обвелъ собравшихся внимательнымъ взглядомъ.

— Я вижу, нѣкоторые изъ нашихъ товарищей не явились,—замѣтилъ онъ.—Нe хватаетъ пяти человѣкъ. Всѣ вы были предупреждены  мною заранѣе, что настоящее собраніе является послѣднимъ и рѣшительнымъ. Тѣ, кто по тѣмъ или инымъ причинамъ рѣшили не принимать активнаго участія въ выступленіи, хорошо и сдѣлали, что не пришли сегодня сюда. Они бы только помѣшали намъ... Вы же, здѣсь собравшіеся, надѣюсь, знаете, какую вы отвѣтственную задачу берете ва себя. Насъ очень немного... Мы представляемъ изъ себя маленькую кучку, всего горсточку. Можетъ быть, къ вечеру завтрашняго дня добрая половина изъ насъ будетъ перебита, а остальные разсажены по тюремнымъ камерамъ... Но, товарищи, намъ ли бояться этого? Во имя солидарности съ нашими братьями—рабочими другихъ городовъ, во имя интересовъ всего рабочаго класса, мы должны выполнить свой долгъ...

Ремневъ говорилъ горячимъ, убѣжденнымъ тономъ человѣка, для котораго доктрины соціалъ-демократіи являются непреложной святой истиной.

Его слова наэлектризовали рабочихъ.

Послышались отдѣльные возгласы:

—  Волковъ бояться—въ лѣсъ не ходить.

— Разъ умирать!

— За правду и пострадать можно...

Ремневъ замолчалъ и провелъ платкомъ по вспотѣвшему лбу.

Товарищъ Фрицъ, молча наблюдавшій за этой сценой, одобрительно кивнулъ головой. — Славные ребята—шепнулъ онъ Лорду, жаль только—мало ихъ.

— Теперь друзья,—возвысилъ голосъ Алексѣй Петровичъ,—я рекомендую вамъ нашего новаго товарища, котораго комитетъ уполномочилъ руководить демонстраціей. Комитетъ передалъ ему свою власть ва завтрашній день. Я уполномоченъ комитетомъ проситъ васъ, товарищи, вполнѣ подчиниться распоряженіямъ этого человѣка. Съ даннаго момента руководящая роль переходитъ къ нему... Товарищъ Фрицъ, отъ имени комитета прошу васъ вступить въ свои обязанности!

Послѣ этого офиціальнаго обращенія Ремневъ добавилъ полушутливымъ тономъ:

— Теперь ваша очередь... Вамъ и книги въ руки!

Фрицъ выдвинулся впередъ.

— Я насчиталъ здѣсь четырнадцать человѣкъ. Все это люди наиболѣе преданныя дѣлу, наиболѣе испытанные, не такъ ли?

— Совершенно вѣрно,—подтвердилъ Ремневъ.

— Товарищи!—обратился Фрицъ къ рабочимъ,—всѣ ли вы вооружены револьверами?

— Есть... У всѣхъ есть.

— Патроны также имѣются?

— Есть и патроны...

— Увѣрены ли вы въ своемъ оружіи? Можетъ быть, у нѣкоторыхъ револьверы даютъ осѣчку?

Тутъ вмѣшался Лордъ, до сихъ поръ не проронившій ни слова.

— Собравшееся здѣсь товарищи вооружены болѣе чѣмъ удовлетворительно. Здѣсь три браунинга, пять револьверовъ нагана, остальные системы Смитъ Вессона.

— Покажите мнѣ ваше оружіе, товарищи.

Рабочіе одинъ за другимъ подходили къ Фрицу, вынимали изъ кармановъ револьверы и протягивали послѣднему.

Сталь и никель оружія тускло блестѣли при слабомъ свѣтѣ свѣчи.

Фрицъ спокойными методичными движенiями повертывалъ барабаны, поднималъ курки, осматривалъ, хорошо ли дѣйствуютъ стержни, выбрасывающіе пустыя гильзы.

Передавая револьверъ обратно тому или иному рабочему, онъ дѣлалъ вполголоса замѣчанія:

— У кого браунинги, держитесь поближе ко мнѣ. Будьте поосторожнѣе. Не переводите предохранителя до самаго послѣдняго момента. Это вы можете сдѣлать тогда, когда я подамъ сигналъ стрѣлять... У кого наганы, тѣмъ лучше стрѣлять съ yпoрa. Стать на одно колѣно и лѣвой рукой поддерживать револьверъ, вотъ такъ.

Фрицъ для наглядности продѣлалъ своимъ маузеромъ описанный пріемъ.

— Главное помните: безъ команды не открывать огня... Отразить атаку можно только залпами. На ближнемъ разстояніи цѣльтесь въ полъ-человѣка. Если атакуютъ казаки — бейте по лошадямъ. Сохраняйте порядокъ среди товарищей... Завтра къ двѣнадцати часамъ дня всѣ должны явиться на сборный пунктъ. Я подамъ сигналъ свисткомъ. Охрана должна сцѣпить ядро демонстрантовъ цѣпью. Въ случаѣ отступленія мы должны прикрыть товарищей. Отразить натискъ нападающихъ.
Рабочіе толпились вокругъ Фрица съ серьезными, нахмуренными лицами и внимательно вслушивались въ его слова.

— Помните, что безпорядочное бѣгство не спасетъ. Необходимо сохранять хладнокровіе. Это самое главное.

— Отъ пули не убѣжишь,—сумрачно улыбнулся одинъ изъ рабочихъ, вкладывая въ кобуръ свой револьверъ.

Это былъ старый, испытанный членъ партія.

Одинъ изъ наиболѣе сознательныхъ рабочихъ.

Въ прошломъ онъ неоднократно сидѣлъ въ тюрьмѣ.

Былъ въ ссылкѣ...

Теперь комитетъ возлагалъ на него большія надежды...

— Товарищи,—нарушилъ молчаніе Ремневъ,—время расходиться по домамъ... Нужно отдохнуть, собраться съ силами. Завтра будетъ горячій день... Теперь я долженъ передать вамъ отъ комитета наше рабочее знамя... Вотъ оно.

Ремневъ развернулъ знамя...

Красное шелковое полотнище съ легкимъ шумомъ упало на столъ.

Заблестѣли золотыя буквы, изломанныя мягкими складками.

Тѣ изъ рабочихъ, которые стояли въ шапкахъ, благоговѣйно обнажили головы.

Воцарилось торжественное молчаніе...

— Вотъ знамя рабочей партіи,— повторилъ Ремневъ, дѣлая широкій жестъ.—Я передаю его вамъ изъ рукъ въ руки. Храните его! Помните, что это символъ нашихъ страданій. Символъ великой и святой борьбы!

(Продолженіе слѣдуетъ.)

Не-Крестовскiй.

ГЛАВА ХIХ. Разныя точки зрѣнія.

Ремнёвы сняла себѣ небольшую, скромную, но уютную квартирку, сравнительно недалеко отъ центра: всего въ десяти минутахъ ходьбы отъ большой улицы

Выборомъ квартиры, какъ и слѣдовало ожидать, руководила Ольга Михайловна, знавшая по опыту прошлой совмѣстной жизни, насколько далекъ ея мужъ отъ какихъ бы то ни было хозяйственныхъ расчетовъ.

Ремневу оставалось только удивляться, какъ быстро и хорошо они устроились.

Ольга Михайловна своими собственными силами, не прибѣгая къ помощи знакомыхъ
Ремнева, пріобрѣла въ городѣ хорошо оплачиваемые уроки, достала переводъ съ нѣмецкаго языка; короче говоря, создала себѣ опредѣляемый мѣсячный заработокъ, въ нѣсколько разъ превышавшій ту сумму, которую зарабатывалъ мужъ.

На деньги, остававшіеся у нея послѣ пріѣзда въ городъ, она купила мебели, обставила квартиру.

Нашла даже возможнымъ держать прислугу и имѣть домашній столъ...

— Ну, Олли! —нерѣдко говорилъ ей Ремневъ,—удивляюсь я твоему умѣнью устраиваться. Какъ тебя измѣнила жизнь заграницей. Ты теперь стала иная, чѣмъ прежде. Научилась быстро приспособляться къ обстоятельствамъ и побѣждать ихъ.

Въ такихъ случаяхъ Ольга Михайловна обыкновенно отвѣчала, снисходительно улыбаясь:

— Нѣтъ ничего удивительнаго. На Западѣ жизнь ушла далеко впередъ. Въ крупныхъ культурныхъ центрахъ борьба за кусокъ хлѣба выряжается наиболѣе ярко. Развиваетъ въ человѣкѣ энергію и находчивость.

Какъ бы тамъ ни было, но Ремневу послѣ пріѣзда жены въ матеріальномъ отношеніи зажилось несравненно лучше.

У него была собственная комната—„лабораторія антиправительственныхъ замысловъ“, какъ это шутя говорила Ольга Михайловна.

Каждый день былъ горячій завтракъ и обѣдъ.

Деньги въ домѣ не переводились.

... Многосложныя обязанности, которыя несъ Ремневъ по порученію комитета, необходимость зарабатывать кусокъ хлѣба,— все это отнимало у Ремнева немало времени.

Ему зачастую не удавалось пообѣдать дома.

Приходилось не спать по ночамъ.

Роздало возвращаться.

Иногда по цѣлымъ днямъ онъ не находилъ времени перекинуться съ женой и парою фразъ.

Ольга Михайловна въ свою очередь тоже рѣдко бывала дома.

Кромѣ уроковъ она была поглощена горячей дѣятельностью въ подпольныхъ кружкахъ.

Ремневъ ввелъ ее въ пропагандистскую группу.

Она имѣла практическія занятія среди рабочихъ.

Разносила по городу литературу.

Наличность этихъ условій и такая интенсивная работа естественно создавали нѣкоторую ненормальность въ личной жизни Ремневыхъ.

Не было возможности удѣлять должное вниманіе воспитанію ребенка.

Задумчивый, серьезный не по возрасту, мальчуганъ большую часть дня былъ предоставленъ самому себѣ.

Игрушекъ онъ не любилъ, но охотно читалъ книжки, которыя приносилъ ему отецъ.

Вообще Алексѣй Петровичъ больше обращалъ вниманія на сына, чѣмъ Ольга Михайловна.

Роль послѣдней въ дѣлѣ воспитанія Ника сводилась къ нулю.

... Послѣдніе дни передъ демонстраціей Ремневы были по горло завалены работой.

Алексѣй Петровичъ наканунѣ знаменательнаго дня вернулся домой въ третьемъ часу ночи.

Ему отворила жена.

Видно было, что она еще не ложилась спать.

Она посмотрѣла на Алексѣя Петровича тревожнымъ озабоченнымъ взглядомъ и шепотомъ спросила, запирая дверь:

— Всѣ приготовленія окончены?

— Да, все сдѣлано.

— По городу ходятъ самые нелѣпые слухи...

— Знаю. Этого нужно было ожидать. Завтрашнее выступленіе представляется обывателю чуть ли не началомъ конца... Олли, я страшно хочу пить, нѣтъ ли у насъ чаю?

— Самоваръ на столѣ, только голодный. Можетъ быть, подогрѣть? Я могу это сдѣлать сама.

— Не нужно... Мнѣ только утолить жажду... Да, жаркій завтра денёкъ будетъ! Но наши рабочіе настроены прекрасно. Ахъ, какіе это славные ребята, Олли! Какъ они безраздѣльно преданы дѣлу... И понимаешь, ни тѣни бравировки... Держатъ себя спокойно, съ естественной простотой.

... Ремневъ выпилъ одинъ за другимъ два стакана холоднаго чаю, раскрылъ портсигаръ и сталъ вертѣть папироску.

Былъ онъ сегодня какъ то особенно вдумчивъ и серьезенъ.

Но это не былъ страхъ за самого себя.

Ремневъ, когда дѣло касалось партійныхъ интересовъ, не зналъ колебаній.

Прямо шелъ къ цѣли.

Какъ и всѣ люди, задавленные узкой односторонней доктриной, Ремневъ былъ прямолинеенъ.

Если у него и были сегодня сомнѣнія, то они имѣли въ своей основѣ не шкурный страхъ, а скорѣе сознаніе той отвѣтственности, которую онъ и его товарищи брали на себя завтрашней демонстраціей.
Завтра нѣсколько сотенъ людей, изъ которыхъ добрая половина принимаетъ партійныя директивы не разсуждая, на вѣру, выйдутъ на улицу и подставятъ свои головы подъ нагайки, а можетъ быть и шашки.

Трудно учесть относительную пользу выступленія.

А жертвы во всякимъ случаѣ будутъ.

И онъ, Ремневъ, вмѣстѣ съ остальными товарищами-комитетчиками, не можетъ не сознавать, что отвѣтственность за это падаетъ отчасти и на нихъ...

— Ты остаешься по прежнему при своемъ убѣжденіи о необходимости лично участвовать въ демонстраціи? —вполголоса спросила Ольга Михайловна.

Въ глубинѣ души она считала этоть вопросъ давно и безповоротно-рѣшеннымъ.

Спрашивала только такъ, — для очищенія совѣсти.

Ремневъ грустно улыбнулся и покачалъ головой.

— Къ чему этотъ разговор?—замѣтилъ онъ съ легкой укоризной.—Вѣдь я уже высказалъ тебѣ свое мнѣніе, да иного и быть не можетъ... Сидѣть въ то время дома, въ безопасномъ мѣстѣ, когда твои товарищи идутъ, чтобы... Ей Богу, просто даже странно, какъ ты не можешь понять такихъ простыхъ вещей!

Онъ потушилъ папиросу нетерпѣливымъ жестомъ, какъ бы давая понять, что не желаетъ продолжать этотъ разговоръ.

Въ темносѣрыхъ глазахъ Ольги Михайловны мелькнули искорки скрытаго раздраженія.

— Ничего нѣть страннаго! Въ каждомъ дѣлѣ необходимо распредѣленіе ролей. Ты несъ на своихъ плечахъ трудную подготовительную работу. Усталъ, изнервничался. За эту недѣлю ты больше рисковалъ своей личной безопасностью, чѣмъ будутъ рисковать тѣ, которые пойдутъ по городу съ пѣніемъ марсельезы... Наконецъ, тебѣ грозила и грозитъ большая отвѣтственность, какъ одному изъ организаторовъ. Зачѣмъ же лѣзти на рожонъ? Нѣтъ, я не понимаю дѣйствій вашего комитета. Рисковать наиболѣе полезными, наиболѣе цѣнными работниками, низводить ихъ до уровня массы, это, по моему, плохой стратегическій пріемъ'

— Богъ знаетъ, что ты говоришь, Олли? Если бы комитетчики спрятались на завтрашній день въ подполье, то какими глазами стали бы смотрѣть на насъ рабочіе? Вѣдь это внесло бы въ ихъ среду деморализацію... Да я самъ первый пересталъ бы уважать себя на такой поступокъ. Наше мѣсто на передовыхъ позиціяхъ! Мы застрѣльщики ре-
волюціи, а не штабные стратеги, которые направляютъ ходъ сраженія, сидя въ безопасныхъ блиндажахъ.

— Стало быть, по твоему мнѣнію, и я должна итти?

— Ты—другое дѣло... Ты женщина и мать. Твое отсутствіе не можетъ имѣть серьёзнаго значенія... Конечно, ты, какъ гражданка, сознавшая необходимость протеста, разсуждая логически, должна поддержать этотъ протестъ активно... Но твое присутствіе, повторяю, необязательно. А я долженъ быть съ своими товарищами. Долженъ раздѣлять ихъ участь до конца!

(Продолженіе слѣдуетъ.)

Не-Крестовскій.

ГЛАВА XXI. Демонстрація.

Толпа непостоянна.

Настроенье ея мѣняется быстро.

Заключительная фраза оборванца: вызвала сочувственный смѣхъ среди доброй половины слушателей, за минуту передъ этимъ державшихъ сторону торговца.

Ремневъ не сталъ ожидать конца этой сцены.

Онъ пошелъ дальше.

— Молодчага парень! Ловко срѣзалъ купца... Нѣтъ, что бы тамъ ни говорили господа пессимисты, въ родѣ нашего Мейчика, — народъ пробуждается. Становится сознательнымъ. Живой примѣръ —этотъ босякъ!

Алексій Петровичъ невольно улыбнулся, вспомнивъ многообѣщающую угрозу золоторотца.

... На углу Соборной площади онъ встрѣтился съ казачьимъ патрулемъ.

Казаки ѣхали шагомъ, по трое въ рядъ. Лошади потряхивали гривами и натягивали поводья.

Всадники безучастно посматривали по сторонамъ.

Громадныя мохнатыя папахи, патронташи, перевязь оружія, нагайки,—дѣлали фигуры казаковъ внушительными и странно чуждыми на улицѣ мирнаго города.

Оттого, что всѣ они были вооружены съ ногъ до головы и представляли изъ себя въ своей совокупности грубую неразсуждающую силу, готовую обрушиться когда угодно и на что угодно по первому слову команды, —ихъ простыя деревенскія лица съ крупными угловатыми чертами,—казались строгими и враждебно чужими.
... Казаки были въ сѣдлѣ съ шести часовъ утра.

Проголодались и перезябли.

Почти всѣ до одного въ глубинѣ души были озлоблены этой безполезной, по ихъ мнѣнію, ѣздой по окраинамъ города въ такой морозный день.

Думали о теплыхъ казармахъ, о щахъ...

То, что говорилъ имъ сегодня утромъ ихъ взводный командиръ: о присягѣ, о внутреннихъ врагахъ,—все это какъ то плохо укладывалось въ головѣ, занятой обыденными скучными дѣлами казармы и конюшни.

Послѣ смѣны нужно будетъ убирать лошадей, чистить винтовки...

Ночью, пожалуй, опять тревога будетъ...

Тяжелая, безпокойная служба...

... Урядникъ приподнялся на стременахъ и отрывисто скомандовалъ:

— Слѣва по одному. Рысью!

... Казаки подтянулись.

... Дробно застучали копыта

Ремневъ проводилъ патруль внимательнымъ взглядомъ и съ раздраженіемъ подумалъ:

— Всѣ наготовѣ: и полиція и казаки... Скверно... Провалимся мы сегодня.

Онъ прибавилъ шагу.

— Товарищи, въ ногу!

— Плотнѣе сомкните цѣпь!

Распоряжался Фрицъ.

Его желтая куртка и сдвинутая на затылокъ папаха,— мелькали въ толпѣ.

Высокій, слегка охриплый голосъ звучалъ властно и увѣренно.

— Задніе ряды не напирайте...

— Не горячитесь, товарищи!

Тѣсно сплоченной толпой двигались демонстранты внизъ по улицѣ, по направленію къ мосту.

На тротуарахъ чернѣли кучка любопытныхъ.

Движеніе экипажей было пріостановлено.

Изъ группы демонстрантовъ на тротуары летѣли пачка прокламацій.

Зрители пугливо пятились и переминались на одномъ мѣстѣ.

Листки падали въ снѣгъ.

Ихъ топтали ногами.

Публика на тротуарахъ толпилась самая разношёрстая: преобладало простонародье, но попадались и чиновничьи кокарды, мелькали свѣтлыя пуговицы гимназическихъ шинелей; зимнія шляпы разряженныхъ барынь чередовались со скромными платочками швеекъ...

Высокій представительный господинъ, въ пальто съ бобровымъ воротникомъ и въ фуражкѣ съ зеленымъ кантомъ, съ шагреневымъ портфелемъ подъ мышкой, стоялъ на краю тротуара и щурилъ свои близорукіе безцвѣтные глаза на черную, медленно подвигавшуюся колонну...

Его сухое, тщательно выбритое лицо выражало брезгливое недоумѣніе и негодованіе..

Рядомъ съ нимъ примостился на тумбу юркій мальчуганъ въ рваномъ зипунишкѣ и большихъ, видимо, отцовскихъ катанкахъ.

Онъ смѣшно вытягивалъ свою веснушчатую мордочку и таращилъ глаза на диковинное зрѣлище...

Изъ толпы зрителей выдѣлялись двѣ дѣвушки.

Одна изъ нихъ, подростокъ лѣтъ пятнадцати, хорошенькая блондинка съ блѣднымъ утомленнымъ лицомъ, прижималась къ старшей подругѣ и тихо шептала:

— Посмотри, Оля, посмотри—вонъ Сергѣй изъ машиннаго отдѣленія, а вонъ еще наши типографскіе...

— Тише... насъ могутъ услышать.

Предостереженіе это было не лишнимъ:

среди толпы по тротуару шныряли субъекты подозрительнаго вида, съ острыми ищущими взглядами и тонкимъ слухомъ.

... Кухарка съ корзиной провизіи на рукѣ, видимо возвращавшаяся съ базара, испуганно качала головой, прислушиваясь къ разговорамъ окружающихъ...

— Важно шагаютъ—въ такту, что твои солдаты!

— Глянь-кось, Матрена Ивановна, глянь-кось сюды—и женскій полъ съ ними. Страху на нихъ нѣтъ.—Эхъ, шилохвостки!

— ... Теперича, какъ дойдутъ до мосту, тутъ имъ и капутъ.

— Небось, за таки дѣла начальство не помилуетъ...

Отставной солдатъ въ старой рваной шинели, съ сапожными колодками подъ мыш-
кой, сердито двигалъ сѣрыми подстриженными усами и хмуро бормоталъ:

— Жиды мутятъ. Черезъ нихъ все... Теперь обойти съ фланговъ, да и уварить въ приклады—мокренько бы стало... Были мы въ Польшѣ на усмиреніи...

— ... Ахъ, молодежь, молодежь! Какъ она безразсудно губитъ себя...

— Нѣтъ вы, господинъ, подумайте, каково ихнимъ родителямъ. Чай, сердце кровью обливается...

— Эго точно... Кому пріятно?

... — И съ чего они бунтуютъ? Чего имъ, путанникамъ, не достаетъ!

— Слободы, тетка!

— Слава те, Господи, вѣкъ безъ эфтаго жили...

— ... Кумъ, а кумъ, куда те лѣшій несетъ? Аль нагайки не пробовалъ? Посто-ой.. дурья голова. Держи-ись...

— Пусти-и,—отмахивался пьяный мужичёнка,—пусти-и, Митрій! Не замай.. Сыпь на середку... Слобода вышла.

— ... Взять бы ихъ въ приклады!

— ... Смотри, Оля, знамя какое... Буквы то золотыя: „Россійская соціалъ демократическая...“  Ахъ, Господа, какъ толкаются!

— Осади, осади назадъ!

— Проходите, господа, убѣдительно прошу—проходите!

— Ишь, фараоны...

— ... Граждане, въ этотъ знаменательный день, когда ряды пролетаріата...

— Правильно! Ахъ, дуйте те горой! Разодо-олжилъ!

— ... Знамя рабочаго класса...

— Проходите, ее задерживайтесь!

— Охъ, батюшки, мальчонку задавили! Отцы мои...

— Сторонись, тетка!

... Любопытные все пребывали.

На тротуарахъ становилось тѣсно.

Гулъ перекрестныхъ фразъ, отрывистыхъ восклицаній стоялъ надъ толпой.

... Между тѣмъ демонстранты медленно, но увѣренно подвигались по улицѣ.

Путь пока былъ свободенъ.

Въ ихъ рядахъ преобладали молодыя безбородыя лица.

Сотни глазъ блестѣли юношескимъ энтузiазмомъ.
Въ первомъ ряду выдѣлялся молодой рабочій, несшій знамя.

Его руки, черныя отъ копоти горна, крѣпко сжимали древко.

Лицо, поблѣднѣвшее отъ внутренняго волненія, хранило отпечатокъ глубокаго чувства...

— Товарищи,—марсельезу!

И сразу сотни голосовъ бросили въ морозный сухой воздухъ зажигающія слова пѣсни.

„Отречемся отъ стараго міра“...

Было странно, жутко и грустно слышать огненныя, полныя призыва слова въ холодномъ туманѣ зимняго дня, среди враждебно притаившейся улицы, съ ея безграмотными вывѣсками, съ самодовольно-аляповатой архитектурой купеческихъ домовъ...

— Вставай, поднимайся...—гремѣла пѣсня.

И казалось, что всѣ эти молодые, смѣлые, горячіе люди, такъ открыто поднявшіе знамя протеста, стучатся въ какія то крѣпко запертый двери.

Стучатся, но не получаютъ отвѣта...

... Морозный туманъ напоминалъ о сумрачномъ кошмарѣ обывательщины, въ которой коснѣлъ городъ.

... Море головъ на тротуарахъ вдоль улицы, въ переулкахъ, сливалось въ одно цѣлое—тупо-равнодушное и мертвое...

... Марсельеза замолкла.

На смѣну ей гнѣвно поплыли звуки Варшавянки.

... Старый городъ сторожко и враждебно молчалъ.

Волна новой молодой жизни катилась по его улицамъ, какъ по каменистому руслу.

... Гдѣ то вдали глухо раздался сигнальный рожокъ.

Съ боковыхъ улицъ ему отвѣтилъ другой...

Толпа любопытныхъ всколыхнулась и отпрянула къ стѣнамъ домовъ.

Тротуаръ опустѣлъ—точно вѣтромъ смело.

Тревога передавалась отъ одного къ другому.

— Казаки!

Страшное по своему значенію слово.

— Казаки... Сейчасъ атакуютъ!..

(Продолженіе слѣдуетъ.)

Не-Крестовскій.

ГЛАВА XXIII. Среди богемы.

— Все можетъ быть,—улыбнулась дѣвушка, не желая противоречить брату.

— Да, поскорѣе бы пришла весна... Я не люблю засиживаться долго на однимъ мѣстѣ.

— Счастливецъ,—тихо вздохнула Ниночка,—ты такъ много путешествовалъ, много видѣлъ...

— За эти послѣдніе восемь лѣтъ я ни разу не встрѣчалъ весну въ однимъ и томъ-же городѣ... Годъ тому назадъ весна застала меня въ Маріуполѣ... Эхъ, хорошо на югѣ солнце, цвѣты!

Онъ замолчалъ.

Задумался, облокотясь на руку.

— Отцу будетъ непріятно, если ты уѣдешь...

— Возможно... Старику хотѣлось бы, чтобъ я остался и началъ плясать по его дудкѣ. Нѣтъ, этого не будетъ! Трудно съ нимъ ужиться: характеръ больно скверный. Самолюбивъ, упрямъ, недовѣрчивъ до болѣзненности... Не хотѣлось бы говорить объ этомъ, да ужъ такъ къ слову пришлось. Ты вотъ знаешь, даже и теперь онъ не можетъ отдѣлаться отъ недовѣрія ко мнѣ... Войдетъ, глазами по угламъ косится: не стоитъ ли гдѣ бутылка. До тайнаго шиіонства унизился... Кучера разспрашивалъ.

Антонъ раздраженно раскашлялся.

— А спросилъ бы, на какія я деньги пить стану!? Въ карманахъ пустота! Если бы не ты съ Ликой, такъ и безъ табаку бы насидѣлся.

— А скажи, Антоша... тебя сейчасъ не тянетъ...

Ниночка запнулась.

— Не тянетъ пить, — тихо закончила она. — И ты тоже! Успокойся: пока еще не тянетъ.

На его блѣдномъ, исхудаломъ лицѣ задрожала дѣланная улыбка.

— Ахъ, сестренка, если бы ты знала! Пилъ я, дѣйствительно, много, и еще можетъ быть пить буду, не закаиваюсь... Да ты спроси, отчего я пилъ, въ какое время за рюмку брался... Отъ тоски, отъ неудовлетворенности душевной... Нелѣпо жизнь сложилась! Ну, да что тамъ толковать! Много у насъ на Руси пьютъ. Не даромъ поэтъ сказалъ: „одна дорога торная—дорога къ кабаку". Бьется человѣкъ какъ муха въ паутинѣ. Кругомъ пошлость, Мѣщанскія будни. Невольно потянетъ въ Нирвану.

— Господи! да неужели нѣтъ въ жизни другихъ интересовъ? Для тебя, напримѣръ, искусство, театръ...

— Ахъ, ты не знаешь, о чемъ говоришь! Театръ! Я отдалъ сценѣ свою молодость, свое здоровье. Лучшія силы своего духовнаго „я" растратилъ въ черной неблагодарной работѣ провинціальнаго актера... А что мнѣ взамѣнъ этого дала сцена? Нѣтъ, не говори объ искусствѣ! Въ наши дни, въ наше время искусство пало. Всё идетъ на убыль...

— Но вѣдь ты любишь театръ?

— Да, ты права: я люблю сцену. Никакія разочарованія, никакія огорченія,—не въ силахъ вырвать этого чувства. Знаешь ли ты, сестрёнка, что разъ человѣкъ вступитъ на театральные подмостки, трудно ему разстаться съ ними. ...Рампа имѣетъ страшную притягательную силу... Я отравилъ свою душу запахомъ декорацій. Наглотался закулисной пыли. Сцена для меня необходима.

Помолчавъ немного, Антонъ Константиновичъ продолжалъ:

— Здѣсь, въ городѣ, а встрѣтился съ Васькой Петровымъ. Онъ режиссируетъ въ мѣстномъ драматическомъ кружкѣ... Мы съ нимъ товарищи: вмѣстѣ два сезона служили. Приглашалъ меня играть... Надо будетъ вотъ на дняхъ сходить къ нему.

Ниночка невольно поморщилась.

Она знала этого Петрова.
Въ городѣ было извѣстно, что онъ запиваетъ по временамъ горькую.

— Что же, сходи,—это развлечетъ тебя.

— Надо сходить... Заплѣсневѣлъ я здѣсь, лежа... Ну, да довольно объ этомъ! Погоди, Нинокъ, сейчасъ я поставлю самоваръ, будемъ пить чай...

Онъ отправился въ прихожую и загромыхалъ тамъ трубою, напѣвая сквозь зубы:

— Какъ пріятно въ вечеръ майскій чай китайскій распивать.

— Дня черезъ два Антонъ Константиновичъ направился къ Петрову.

Адресъ у него быль записанъ.

Было часовъ одиннадцать утра.

Когда онъ вошелъ въ грязную полутемную прихожую, слѣва изъ-за дверей до него долетѣлъ взрывъ оживленнаго смѣха.

Лавчонка, встрѣтившая его, мотнула головой и застѣнчиво прошептала:

— Здѣсека они...

Затѣмъ исчезла.

— Должно быть у Петрова гости,—подумалъ Антовъ Константиновичъ.

Постучалъ въ дверь.

— Войдите...

Въ синеватой волнѣ табачнаго дыма, наполнявшаго комнату, въ красныхъ возбужденныхъ лицахъ собесѣдниковъ, въ батареѣ бутылокъ, стоявшей на столѣ,—Антонъ сразу увидѣлъ нѣчто знакомое, близкое и понятное...

Пахло виннымъ перегаромъ, селедкой, грязнымъ заношеннымъ бѣльёмъ, сваленнымъ въ кучу подъ кроватью.

— А, дружище!—радостно завопилъ Петровъ, узнавъ пріятеля.

— Какимъ это тебя вѣтромъ занесло? Знакомьтесь, чортъ васъ побери! Впрочемъ, стой! Ты чего выпьешь, водки или пива?

— Да я, братъ...—началъ было отказываться Антовъ Константиновичъ, но Петровъ, не слушая, схватилъ его за руку и подтащилъ къ столу.

— Кубокъ Большого Орла пришлецу! Живо!—скомандовалъ онъ.—Вотъ такъ! Наливай съ краями... А мы, дружище, вторыя сутки пьянствуемъ. Загуляли, и дѣло съ концомъ! Вонзи! Чего ты смотришь?

Антонъ нерѣшительно протянулъ руку къ стакану.

— Хворалъ я недавно... Давно не пилъ. Пожалуй, вредно будетъ... Много ты налилъ, Василій.

— Ну братъ, со своимъ уставомъ въ чужой монастырь не суйся! Наша богема рюмками не пьетъ. Дуй изъ стакана!

Страстное желаніе выпить преодолѣло въ Косоворотовѣ голосъ разсудка.

Онъ осторожно, чтобы не расплескать, взялъ дрожащей рукой наполненный доверху стаканъ.

— Ахъ, чертъ побери!—пробормоталъ онъ.—Вотъ не ожидалъ, что выпивку встрѣчу.

Выпилъ въ три глотка, закашлялся и схватился рукой за грудь.

Сразу порозовѣли щеки.

На лбу показались капельки пота.

— Н-да, порція! Даже духъ захватило!

Ткнулъ вилкой въ огурецъ.

— Давно я не пилъ...

— Тѣмъ больше основаній напиться сейчасъ. Ну-съ, а теперь, господа, совершите ритуалъ взаимнаго представленія! Граждане, вниманіе! Сей мужъ—Антошка Косоворотовъ. Славный парень и выпить не дуракъ. Нашъ братъ актеръ!

Петровъ закончилъ эту краткую, но содержательную характеристику дружескимъ кивкомъ головы и выразительнымъ подмигиваніемъ.

Обмѣнялись рукопожатіями.

Косоворотовъ почему то сразу остановился главами на стройной красиво, сложенной фигурѣ одного изъ гостей.

Человѣкъ этотъ сидѣлъ къ нему вполоборота и о чемъ то оживленно толковалъ съ сосѣдомъ.

— Сокоренко,—назвалъ онъ себя. Пожалъ Косоворотову руку и сейчасъ же вернулся къ прерванному разговору. — Славное лицо, и фигура оригинальная, типичная фигура,—подумалъ Косоворотовъ.— Настоящій украинецъ. Прекрасная модель для художника. Свитку бы ему червонную. Саблю съ боку, да люльку въ зубы—запорожецъ хоть куда.

Лицо было, дѣйствительно, типичное, своеобразно красивое.

Рѣзко очерченный профиль.

Угрюмый сдвигъ бровей.

Цѣлая копна волнистыхъ темно-каштановыхъ волосъ.

Красивые выразительные глаза, часто и неожиданно мѣняющіе выраженіе: то хмурые, какъ осенняя непогожая ночь, то ласковые и ясные, какъ голубое небо.

— Граждане!—снова заоралъ Петровъ, къ черту сливопренія. Выпьемъ точно по единой. А ну, кто въ Бога вѣруетъ! Не отставать. Сокоренко, ты какого тамъ черта? Тяни горилку, бисова дытына!

— Заразъ!.. Пѣтъ, ты мнѣ скажи, что ты съ того вычитываешь?

Собесѣдникъ Сокоренко уклончиво пожалъ плечами.

— Ну, это вопросъ спорный. Съ этимъ еще можно не согласиться.

— Да будетъ вамъ, черта! Идите водку пить.

Сокоренко поднялся и подошелъ къ столу.

По его нѣсколько затуманенному взору и медленнымъ тѣлодвиженіямъ можно было безошибочно опредѣлить, что онъ уже неоднократно прикладывался къ чаркѣ.

Положимъ, и всѣ присутствующіе въ комнатѣ были порядочно пьяны.

Не составлялъ исключенія и самъ хозяинъ.

— Сокоренко, хлопецъ ты мой славный! А ну, заспивай намъ трохи... Хвати украинскій маршъ, или какъ ты его тамъ называешь.

Сокоренко многозначительно покачалъ головою.

— А, это благодарный номеръ. Его пѣть надо. Вѣдь это же музыка!

— Ну хвати! Тише, граждане.

Сокоренко откашлялся.

Красивымъ театральнымъ жестомъ провелъ по лбу.

Взялся за чарку и запѣлъ.

(Продолженіе слѣдуетъ.)

Не-Крестовскій

ГЛАВА XXV.Въ ночь на Свѣтлый праздникъ.

... На послѣдней недѣлѣ поста стояли теплые ясные дни.

... Начался ледоходъ.

Широко разлившаяся рѣка затопила зарѣчную слободку.

Луговыя низины были также затоплены.

Громадныя бѣлыя льдины медленно скользила по рѣкѣ...

Уплывали куда то въ синюю даль...

По вечерамъ набережная была полна народу...

Горожане собирались сюда на прогулку.

Толстые ожирѣвшіе лавочники приходили со всѣми чадами и домочадцами.

Чинно двигались по тротуарамъ и солидно здоровались со знакомыми.

... Говорили о погодѣ, о дѣлахъ на овёсъ.

Молодежь, гимназисты и реалисты шлялись шумной веселой гурьбой...

Громко перекрикивались между собою.

Горячо толковали объ отмѣнѣ экзаменовъ.

Влюбленные парочки сіяли молодостью и счастьемъ.

... Въ тихіе теплые вечера, когда блѣдно-палевый закатъ догоралъ за рѣкой, на пустынной дамбѣ черными силуэтами вырѣзывались одинокія фигуры людей, ушедшихъ отъ шума и толкотни набережной...

Когда совсѣмъ темнѣло, въ мягкихъ синихъ сумеркахъ безшумно скользящія льдины походили на бѣлыхъ фантастическихъ птицъ...

И рѣка и эти льдины, уплывающія вдаль, говорили о веснѣ, о счастьѣ, о далекихъ краяхъ...

Было грустно и не хотѣлось уходить домой...

Городской шумъ постепенно замолкалъ...

Набережная пустѣла...

И тогда, въ эти часы, можно было наблюдать, на старыхъ скамейкахъ набережной, одиноко сидящихъ людей, для которыхъ
весна и разливъ рѣки не принесли ничего, кромѣ грустныхъ воспоминаній...

Медленно, неохотно расходились по домамъ.

Задерживались на перекресткахъ.

Бѣдно одѣтыя дѣвушки, съ блѣдными утомленными лицами, останавливались и подолгу смотрѣли на рѣку, точно прощаясь съ ней до завтрашняго вечера.

Они думали о своихъ душныхъ мастерскихъ, о скучной трудовой жизни, о маленькомъ скромномъ счастьѣ...

И дымка задумчивой грусти туманила ихъ усталью глаза...

... Шла теплая весенняя ночь.

... Страстно, до слезъ, хотѣлось счастья, нѣжныхъ довѣрчивыхъ поцѣлуевъ, милыхъ словъ, робкаго наивнаго признанья...

... Шла ночь.

... Медленно я безшумно двигались льдины.

... Чутко засыпала рѣка.

Гасли одинъ за другимъ городскіе огни.

Но долго еще, до бѣлой зари, по спящимъ улицамъ тихо бродила одинокая тоска, разбуженная весной...
Вечеромъ въ страстную субботу Нина Константиновна сидѣла на подоконникѣ открытаго окна и задумчиво слѣдила за игрой весеннихъ облаковъ...

Окно выходило въ садъ.

Старыя развѣсистыя березы и кусты черемухи были покрыты первой яркой зеленью распустившихся почекъ.

Аллейки, еще влажныя отъ недавно растаявшаго свѣта, были подчищены и выметены.

Дернъ, облегавшій цвѣточныя куртины, зеленѣлъ молодой травкой.

... Въ домѣ было тихо.

Всѣ предпраздничныя приготовленія были закончены.

Ниночка принимала дѣятельное участіе въ этихъ хозяйственныхъ хлопотахъ.

Помогала экономкѣ и порядочно утомилась.

Теперь отдыхала, наслаждаясь тишиной и весеннимъ вечеромъ.

Было условлено, что Алексѣй Петровичъ и Евсѣевъ зайдутъ къ нимъ часовъ около десяти, а отсюда всѣ вмѣстѣ отправятся къ заутренѣ.

Имѣлась въ виду церковь мужского монастыря, гдѣ нельзя было ожидать большого скопленія народа и связанной съ этимъ
обычной давки и толкотни.

... Налетѣлъ Теплый вѣтерокъ.

Чуть шевельнулъ занавѣску окна.

Ласково прикоснулся къ волосамъ дѣвушки.

Она небрежнымъ жестомъ поправила прическу и соскочила съ подоконника.

Прошлась по комнатѣ.

Переставила кой-какія бездѣлушки на своемъ письменномъ столѣ.

Дѣлать было положительно нечего.

Читать не хотѣлось.

Накинула платокъ и вышла на терраску.

Длинная влажная тѣнь ложилась отъ дома на садъ.

Алѣли верхушки деревьевъ...

Изъ-за флигеля доносились звонкіе молодые голоса: тамъ братья Ниночки, гимназисты, возились надъ сооруженіемъ качели.

Дѣвушкѣ захотѣлось сбѣжать въ садъ и присоединиться къ нимъ.

Помѣшала Гликерія Константиновна.

— Нина, иди къ намъ: мы сейчасъ будемъ яйца красить.

За этимъ занятіемъ время прошло незамѣтно.

Потомъ нужно было одѣваться къ заутренѣ.

Въ началѣ одиннадцатаго пришли кавалеры.

Сестры одѣвались въ своей комнатѣ.

Гостей встрѣтилъ старикъ Косоворотовъ.

Сухо поздоровался.

— Садитесь пока, молодые люди, подождите... Въ какую церковь думаете итти?

— Въ монастырь... Тамъ народу бываетъ меньше, чѣмъ въ остальныхъ церквахъ. Не такая жара и давка.

— А я въ свой приходъ пойду... Разговляться къ намъ милости просимъ!

— Спасибо... Мнѣ то нельзя, Константинъ Ильичъ, дома жена будетъ ждать.

— А она что же не пойдетъ развѣ къ заутренѣ?

Алексѣй Петровичъ отрицательно покачалъ головой.

— Нѣтъ.. Она чувствуетъ себя не совсѣмъ хорошо. Прихварываетъ что-то.

Вышли наконецъ барышни.

Обѣ онѣ были въ свѣтлыхъ изящныхъ платьяхъ.

При видѣ Ниночки пасмурное лицо молчаливаго Евсѣева сразу просвѣтлѣло.

Онъ неловко, смущенно краснѣя, поздоровался съ дѣвушками.

— Долго же вы, однако, наряжались! — пошутилъ Алексѣй Петровичъ.

— А это все ваша ученица виновата!— бойко воскликнула Гликерія Константиновна.

—     Цѣлый часъ передъ зеркаломъ жеманилась. Вы вѣдь еще не знаете—какая она записная кокетка!

— Ну, что ты Лика,—сконфуженно протестовала Ниночка.

Щёки ея порозовѣли отъ смущенія, а въ уголкахъ рта дрожала сдерживаемая радостная улыбка.

Она знала, что новое платье очень идетъ къ ней, дѣлаетъ ее граціозной и хорошенькой.

И сознаніе это наполняло душу Ниночки чувствомъ большой, шумной, полуребяческой радости...

Пошли въ церковь.

Какъ то само собой вышло, что Евсѣевъ всю дорогу не отставалъ отъ Ниночки.

А когда поднимались въ гору, къ монастырю, онъ взялъ дѣвушку подъ руку.

Такъ они прошли до паперти...

Алексѣй Петровичъ шли съ Гликеріей Константиновной нѣсколько впереди.

О чемъ то серьезно вполголоса разговаривали.

Ниночка довѣрчиво опиралась на руку спутника.

Евсѣевъ казался странно разсѣяннымъ и нервнымъ.

Отвѣчалъ невпопадъ.

Многозначительно молчалъ.

По временамъ предостерегалъ Ниночку:

— Осторожнѣе, здѣсь камень. Не оступитесь!

Слова были самыя обыденныя, простыя, но въ голосѣ говорившаго звучали какія то новыя, нѣжныя, теплыя нотки.

И отъ этого дѣвушкѣ дѣлалось немножко страшно и безпричинно весело...

Церковь была древней архитектуры съ низкимъ темнымъ притворомъ, гдѣ стоялъ запахъ сырого склепа...

Нужно было спускаться по широкимъ каменнымъ ступенямъ.

Ниночка прижималась къ кавалеру и съ преувеличеннымъ испугомъ шептала:

— Точно въ подземелье идемъ... Какъ здѣсь сыро и холодно!

Въ церкви стояли въ нишѣ у окна, разговаривали шепотомъ, наблюдали.

Строгая старинная живопись иконъ, тоненькія свѣчки передъ образами, старенькіе сѣдые монахи, неторопливая служба,— все это создавало повышенное молитвенное настроеніе.

Ниночка молилась отъ всего сердца.

Евсѣевъ съ боку смотрѣлъ на ея наклоненное лицо, на эти маленькіе, почти дѣтскіе пальчики, такіе трогательно слабые и хрупкіе...

И вся она казалась ему такой маленькой, такой беззащитной и безконечно дорогой...

Служба еще не кончилась, когда Ремневъ предложилъ подняться на колокольню.

По темнымъ пыльнымъ лѣстницамъ они добрались до верхняго яруса.

На парапетѣ колокольни горѣли плошки.

Близко къ прорѣзямъ оконъ подступала синяя ночь.

Въ отблескѣ плошекъ выдѣлялись часть стараго потемнѣвшаго колокола, отсырѣвшая штукатурка стѣнъ, какія-то балки и верёвки.

Ниночка перегнулась черезъ парапетъ

Внизу, около паперти, дрожала сѣть огоньковъ.

Смутно рисовались контуры городскихъ построекъ...

Вдали на темномъ небѣ выдѣлялся куполъ городского собора, иллюминованный разноцвѣтными электрическими лампочками.

— Какъ красиво! Точно тамъ внизу море, а эти огни—отраженіе звѣздъ въ волнахъ...

— Осторожнѣе, Нина Константиновна; у васъ можетъ закружиться голова.

...Тишину прорѣзалъ первый ударъ колокола.

Волна мѣдныхъ звуковъ поплыла надъ городомъ.

Воздухъ ожилъ.

Заколебались ночныя тѣни.

— Пора внизъ... Сейчасъ и нашъ колоколъ заговоритъ.

А снизу отъ паперти уже доносились тройные аккорды пасхальныхъ пѣснопѣній.

На площадкѣ Евсѣевъ нѣсколько задержался.

— Христосъ Воскресе!—ласково посмотрѣлъ на Ниночку.

— Воистигу Воскресе!—серьезно отвѣтила дѣвушка.

Онъ нерѣшительно взялъ ее за руку...

Посмотрѣлъ и опять улыбнулся.

— Не надо—догадалась она.

Застѣнчиво опустила глаза и съ робкой нѣжностью прошептала:

— Идемъ. Насъ потеряютъ.

...Свѣтлая счастливая ночь.

...Свѣтлыя счастливыя мечты.

(Продолженiе слѣдуетъ.)

Не-Крестовскій.

ГЛАВА XXVII.Одна изъ незамѣтныхъ труженицъ.

... Около двѣнадцати часовъ дня по комнатамъ конторы проходила буфетчицы, жены сторожей.

Oнѣ разносили жиденькій чай и предлагали желающимъ бутерброды.

Евсѣевъ не завтракалъ.

Его скромный бюджетъ не позволялъ такой роскоши.

Онъ обыкновенно пользовался этимъ перерывомъ въ работѣ, чтобы отдохнуть немного. Покидалъ свою конторку и шелъ въ коридоръ.

Въ концѣ корри дора, заставленнаго шкафами со связками старыхъ дѣлъ, было окно, выходившее на площадь.

Евсѣевъ садился на широкій подоконникъ, доставалъ свой "демократическій“ табакъ и свертывалъ папиросу.

Изъ окна была видна часть площади, городской скверъ и бѣлыя зданія присутственныхъ мѣстъ.

... У Евсѣева товарищей между сослуживцами не было.

Онъ держался замкнуто и ни съ кѣмъ близко не сходился.

Съ нѣкоторыми изъ знакомыхъ конторщиковъ онъ здоровался при встрѣчахъ, обмѣнивался незначительными фразами и только.

Правда, за послѣднее время ему пришлось познакомиться нѣсколько поближе съ двумя-тремя изъ служащей молодежи.

... Сегодня одинъ изъ нихъ, юноша съ добрымъ веснушчатымъ лицомъ и открытыми голубыми глазами, по фамиліи Коробкинъ, подошелъ къ Евсѣеву, сидѣвшему на подоконникѣ, поздоровался и спросилъ;

— Слышали, въ Тягѣ опять прокламаціи появились?

— Отъ имени желѣзнодорожнаго комитета?

— Да... Хотите почитать, у меня есть одна.

— Давайте,—слегка улыбнулся Евсѣевъ.

Онъ давно уже зналъ объ этихъ прокламаціяхъ, выпускаемыхъ какимъ то таинственнымъ желѣзнодорожнымъ комитетомъ.

Листки эти были составлены довольно неумѣло и трактовали исключительно объ экономическомъ положеніи служащихъ, приглашая ихъ бастовать во имя защиты своихъ профессіональныхъ интересовъ.

Евсѣевъ такъ же зналъ со словъ Ремнева, что мѣстный эсъ-дековскій комитетъ намѣренъ войти въ сношенія съ этимъ образовавшимся ядромъ, короче говоря, использовать начавшееся броженіе въ желательномъ для себя смыслѣ.

— Возьмите... Когда прочитаете, передайте кому нибудь. Или просто суньте кому нибудь на конторку.

Коробкинъ оглядѣлся по сторонамъ и, улучивъ моментъ, передалъ Евсѣеву вчетверо сложенный листъ бумаги.

Вернувшись въ свою комнату, Василій Ивановичъ занялъ мѣсто за конторкой и началъ читать полученную прокламацію, замаскировавъ ее отъ любопытныхъ взглядовъ счетными вѣдомостями.

Прокламація была написана отъ руки и оттиснута на гектографѣ.

Онъ съ трудомъ разбиралъ неровныя косыя буквы, мѣстами расплывшіяся въ блѣдно-синія пятна.

Съ цѣлью скрыть почеркъ, придавали буквамъ видъ печатныхъ.

Въ заголовкѣ листа красовался лозунгъ:

„Въ единеніи сила."

Въ этомъ листкѣ рѣчь шла о послѣднихъ майскихъ забастовкахъ, волна которыхъ прокатилась по всей Европейской Россіи.

Уголъ зрѣнія, подъ которымъ разсматривались эти событія и самая оцѣнка забастовокъ, какъ средства борьбы съ капиталомъ, были чисто соціалъ-демократическія.

Евсѣеву прокламація понравилась.

Онъ спряталъ ее въ карманъ и улыбнулся.

— На настоящую дорогу начинаютъ выходить ребята. Интересно, кто это тамъ верховодитъ? Во всякомъ случаѣ, чѣмъ скорѣе наши сольются съ этимъ кружкомъ, тѣмъ лучше.

Онъ опять углубился въ свои занятія.

Опять предъ глазами запестрѣли цифры.

Его сосѣдъ справа отложилъ перо въ сторону и посмотрѣлъ на часы.

— Эге! уже два. Скоро и ко щамъ... А что, Захаръ Емельянычъ, не слыхали, когда намъ выдадутъ эксплоатацiонные?

Второй конторщикъ на минуту оторвалъ голову отъ громадныхъ листовъ вѣдомости и устало произнесъ: — Не знаю... Къ Троицѣ развѣ.

—      Да, хорошо, если бы къ Троицѣ,—вздохнулъ первый.—У меня ребятишки пообносились... Въ потребиловку задолжался. Кругомъ расходы!

— Что и говорить. Къ намъ вотъ женинъ братъ пріѣхалъ. Человѣкъ безъ мѣста, больной. Если по человѣчеству разсуждать, конечно, не погонишь его. А вѣдь какъ ни какъ, все лишній кусокъ идетъ. А отъ какихъ, спрашивается, достатковъ? Эхъ!

Онъ замолчалъ и еще энергичнѣе принялся щелкать ва счетахъ.

— Ну, этимъ то двумъ и давать нечего. Такіе листки они и читать не станутъ. Порепугаются, да еще, пожалуй, къ начальству съ докладомъ побѣгутъ... Развѣ вотъ Агніи Степановнѣ дать.

Онъ посмотрѣлъ въ уголъ, гдѣ сидѣла машинистка.

Она прилежно работала, низко наклонясь надъ ремингтономъ.

Ея маленькіе худенькіе пальчики быстро бѣгали по клавіатурѣ.

Она напряженно хмурила брови и даже слегка шевелила губами, видимо съ трудомъ разбирая нечётко написанный оригиналъ.

Странный человѣкъ была эта Агнія Степановна.

Худенькая, блѣдная, всегда молчаливая, всегда одѣтая въ одно и то же поношенное черное платье.

Когда съ ней заговаривали, она отвѣчала робки и односложно.

Не принимала никакого участіи въ горячихъ дебатахъ служащихъ по поводу прибавокъ и предпраздничныхъ наградныхъ.

Служила она въ конторѣ около трехъ лѣтъ, но никто здѣсь не зналъ о ея семейномъ положеніи.

Всегда тихая, отрадно робкая, она приходила на службу раньше всѣхъ, усаживалась въ своемъ уголкѣ и тотчасъ же принималась за работу.

По временамъ, когда въ комнатѣ было особенно накурено, кашляла, отчего на ея впалыхъ блѣдныхъ щекахъ выступалъ нездоровый румянецъ.

Ее въ конторѣ почти никто и не замѣчалъ.

Приходили, молча кидали бумаги и уходили.

Въ тѣхъ случатъ, когда работа была спѣшная, кратко добавляли:

„Срочно перепишите".

Или:

„Сегодня не позже трехъ часовъ".

Исключеніе составлялъ одинъ франтоватый счетоводъ изъ мобилизаціоннаго отдѣла, человѣкъ считающій себя за красавца и неотразимаго Донъ Жуана.

Онъ любилъ подтрунить надъ Агніей Степановной.

Приходя съ бумагами, галантно расшаркивался и обращался къ дѣвушкѣ сочувственно—ироническимъ тономъ:

— Когда же, уважаемая Агнія Степановна, мы увидимъ на этомъ маленькомъ пальчикѣ золотой ободокъ—символъ любви и супружескаго счастья?

Оть подобныхъ шутокъ дѣвушка вспыхивала, еще ниже опускала свою голову къ машинкѣ, но ничего не отвѣчала...

Въ такія минуты Евсѣеву хотѣлось выйти изъ-за конторки и надавать плюхъ этому самодовольному краснощекому франту.

Ему стоило большого труда сдерживать свое негодованіе.

Разъ какъ то онъ не выдержалъ и спросилъ ее:

— Отчего вы, Агнія Степановна, не дадите этому субъекту надлежащаго отпора?

Дѣвушка подняла на Евсѣева большіе темные глаза и испуганно прошептала:

— Что вы, что вы!? Да какъ же это я... Вѣдь онъ же начальство...

И въ этомъ отвѣтѣ была она вся—бѣдіая, одинокая, запуганная жизнью дѣвушка.

Евсѣевъ не могъ не замѣтить, что послѣ вышеописанной сцены Агнія Степановна стала относиться къ нему какъ то иначе, съ большей довѣрчивостью.

Когда ей въ оригиналѣ встрѣчалось какое нибудь неразборчиво написанное слово, она подходила въ конторкѣ Евсѣева и своимъ слабымъ, тихимъ голоскомъ просила помочь ей.

... Однажды, съ мѣсяцъ тому назадъ, Агнія Степановна до того отступила отъ своихъ обычныхъ привычекъ, что даже сама осмѣлилась начать съ Евсѣевымъ разговоръ.

Это было утромъ минутъ за пятнадцать до начала занятій.

Въ комнатѣ они были только двое.

— У васъ должно быть очень много работы?—спросила она его.

Евсѣевъ, удивленный этимъ неожиданнымъ обращеніемъ, поспѣшилъ отвѣтить:

— Нѣтъ, отчего же... Вѣроятно, не больше, чѣмъ у другихъ.

— У васъ очень утомленный видъ.

— Я работаю дома. Готовлюсь на аттестатъ зрѣлости.

— Вѣроятно, это очень трудно.

— Что собственно трудно?

— Работать и на службѣ и дома.

— Ничего, я привыкъ...—Вы сами, Агнія Степановна, тоже нехорошо выглядите. Слишкомъ переутомляете себя...

— Да, теперь я больше работаю. Я хожу по вечерамъ. Дали сдѣльную работу. До самой Пасхи хватитъ.

— Вѣроятно, вамъ за это заплатятъ отдѣльно?

— Обѣщали заплатить... Передъ Рождествомъ я тоже работала сдѣльно. Весь декабрь... Дали пятнадцать рублей.

... Пришли остальные конторщики.

Разговоръ оборвался.

... Вотъ этой то Агніи Степановнѣ Евсѣевъ и рѣшилъ передать прокламацію.

Онъ подошелъ къ ея столику и незамѣтнымъ образомъ положилъ листокъ.

Близко наклонился къ дѣвушкѣ и шепнулъ:

— Прочтите, еще успѣете до конца занятій.

Она удивленно посмотрѣла на него, но утвердительно кивнула головой.

... Пробило четыре часа.

Контора быстро опустѣла.

Евсѣевъ, зная, что Агнія Степановна уходитъ позже всѣхъ, въ свою очередь задержался.

Когда она остались въ комнатѣ одни, дѣвушка подошла къ нему и молча протянула листокъ.

Въ ея глазахъ Евсѣевъ замѣтилъ какое то новое выраженіе; похоже было, что она удивлена и вмѣстѣ съ тѣмъ обрадована.

Точно грезила съ открытыми глазами.

— Прочли?

— Да... Ахъ, если-бы все это сбылось!..

(Продолженіе слѣдуетъ.)

Не-Крестовскій.

ГЛАВА XXIX. Сходка въ лѣсу.

... Утоливъ жажду, Ниночка и Евсѣевъ вернулись на облюбованное ими мѣстечко, подъ тѣнь развѣсистой берёзы.

Гликерія Константиновна со скучающимъ видомъ повернулась въ подошедшимъ и спросила:

— Когда же начало?

— Сейчасъ, вѣроятно, начнутъ.

— И нужно было намъ торопиться.

— Смотрите, публика собирается въ кучку,—замѣтила Ниночка, поднимаясь на ноги.

— Идемте и мы...

Они присоединились къ группѣ желѣзнодорожниковъ, столпившихся на срединѣ поляны...

— Надо, господа, предсѣдателя выбрать, —слышались неувѣренные голоса.

— Разумѣется. Иначе пренія примутъ безпорядочный характеръ...

Не нужно предсѣдателя. Это неудобно.

— Почему неудобно?

— Странный вопросъ! По причинамъ, вполнѣ понятнымъ.

— Пустяки! Вѣдь здѣсь собрались все свои. Чего же опасаться? Не понимаю!

— А вы, товарищъ, поручитесь за это? Да, наконецъ, мы не въ собственной квартирѣ, а въ лѣсу...

— Совершенно вѣрно. И деревья имѣютъ уши...

— Такъ какъ же быть, товарищи?...

— Очень просто: обойдемся безъ предсѣдателя.

— Будемъ говоритъ въ очередь...

Тутъ изъ заднихъ рядовъ вынырнулъ маленькій чёрненькій человѣчекъ, въ большихъ темныхъ очкахъ, въ пиджакѣ и синихъ студенческихъ брюкахъ.

Онъ махнулъ рукой, желая обратить на себя вниманіе толпы, и громко крикнулъ:

— Товарищи! Всѣ ли мы собрались!?.

Можетъ быть, часть публики гуляетъ по лѣсу? Нужно подать сигналъ. У кого есть револьверъ?

Револьверовъ нашлось нѣсколько.

— Стрѣляйте въ землю!

Выстрѣлили два раза.

Гулко застонало эхо.

Перекинулось далеко по рощѣ.

Результаты сигнала не замедлили сказаться: изъ кустовъ потянулась остальная публика.

— Ну теперь всѣ, можно начать.

Опять вмѣшался черненькій человѣчекъ.

— Съ вашего позволенія, товарищи, я возьму первое слово...

— Начинайте! Слушаемъ...

— Да кто это такой?

— Тише... Это одинъ изъ комитетскихъ, — многозначительно шептали посвященные въ дѣло.

— Ораторъ отъ комитета... слушайте...

Большинство присутствующихъ не знало этого субъекта.

Только нѣкоторые, близко стоящіе къ желѣзнодорожному комитету, были предувѣдомлены о томъ, какую роль долженъ былъ играть на сходкѣ господинъ въ очкахъ и студенческихъ брюкахъ.

... Когда волненіе, вызванное появленіемъ незнакомца, нѣсколько улеглось и разговоры стихли, надъ толпой, раскатисто пронеслись чьи то слова:

— Передніе ряды сядьте на землю! Остальнымъ будетъ лучше слышно.

Смѣясь, перебрасываясь шутливыми замѣчаніями, часть публики опустилась на траву.
Задніе ряды сдвинулись поближе.

Человѣчекъ въ очкахъ откашлялся, сдвинулъ на затылокъ фуражку и началъ:

— Товарищи! Мы собрались сюда затѣмъ, чтобы обсудить общими силами, какъ вамъ слѣдуетъ отнестись къ петербургскому циркуляру.

Ораторъ сдѣлалъ паузу и обвелъ внимательнымъ взглядомъ свою аудиторію.

— Полагаю, что содержаніе этого циркуляра всѣмъ вамъ извѣстно?

— Да, да, конечно...

— Нѣтъ лучше прочитайте.

— Огласите, товарищъ, этотъ документъ! Можетъ быть, нѣкоторые не знаютъ.

Ораторъ порылся въ карманахъ и извлекъ печатный экземпляръ циркуляра.

— Здѣсь слышалась голоса, что необходимо огласить содержаніе этой бумаги. Съ своей стороны я полагаю эго вполнѣ цѣлесообразнымъ а поэтому приступаю къ чтенію. Слушайте же!

Документъ былъ прочитанъ.

— Какъ видите, товарищи, цѣль этого циркуляра вполнѣ ясна. Насъ хотятъ запугать. Надѣются, что мы добровольно сложимъ оружіе, малодушно очистимъ поле сраженія. Но, товарищи, намъ ли бояться этихъ пустыхъ угрозъ!? Каждый изъ васъ сумѣетъ разобраться въ настоящемъ положеніи вещей.

Въ борьбѣ за свои права, отстаивая свои классовые интересы, мы не должны отступать ни на одну пядь!

Увѣренный тонъ оратора видимо импонировалъ толпѣ.

Раздавались отдѣльныя одобрительныя восклицанія.

Сыпались ѣдкія остроты по адресу начальства.

Человѣкъ въ очкахъ спокойно и увѣренно развивалъ выставленное имъ положеніе.

Въ его манерѣ говорить сказывалась привычка къ публичнымъ выступленіямъ.

Онъ умѣлъ, видимо, держать свою аудиторію въ крѣпкихъ рукахъ, создавать среди слушателей то или иное настроеніе.
Хотя успѣху его рѣчи нѣсколько мѣшалъ замѣтный еврейскій акцентъ.

Голосъ также былъ недостаточно силенъ...

Наиболѣе экспансивная часть публики— молодежь, слушала оратора съ увлеченіемъ.

Раза два срывались аплодисменты.

— У васъ хотятъ отнять единственное наше, пока, оружіе, уже хриплымъ отъ утомленія голосомъ выкрикивалъ ораторъ.—Намъ грозятъ! Насъ запугиваютъ какъ дѣтей! Товарищи, не рисуется ли вамъ вполнѣ естественный выходъ изъ даннаго положенія? Чѣмъ по вашему мы должны отвѣтить на этотъ циркуляръ?! Товарищи, призываю васъ стойко бороться за свои права! Мы должны показать, что не боимся репрессій. Когда просыпается общественное самосознаніе, когда окрылённая свободная мысль разбиваетъ вѣковыя оковы, то ничто въ мірѣ не можетъ противостоять этому натиску! Вотъ здѣсь въ этой жалкой бумажонкѣ намъ говорятъ: „откажитесь отъ своихъ надеждъ на лучшее будущее. Откажитесь отъ славной и честной борьбы за лучшую долю, за освобожденіе трудящагося люда.“ Нѣтъ, товарищи, мы не откажемся и не отступимъ назадъ" И единственнымъ, достойнымъ нашихъ убѣжденій, отвѣтомъ на этотъ мертворожденный циркуляръ—будетъ забастовка!

Ораторъ замолчалъ и вытеръ платкомъ вспотѣвшій лобъ.

Дружные аплодисменты покрыли его заключительныя слова.

— Браво! Правильно!

— Мы должны бастовать.

— Насъ не запугаютъ...

— Въ единеніи сила!

Однако далеко не всѣ раздѣляли энтузіазмъ толпы.

Попадались хмурыя, недовольныя лица.

Мелькали скептическія улыбки.

— Эхъ, публика!—вздыхалъ кто-то, вполголоса переговариваясь съ сосѣдомъ.

— На словахъ то всѣ храбры, а какъ до дѣла дойдетъ, такъ и не найдешь никого!

— Э, пускай ихъ покричатъ, потѣшатся.

— Не люблю я этого... Граждане на часъ!
Ораторъ, награжденный аплодисментами, совершенно неожиданно встрѣтилъ оппозицію въ лицѣ одного, до сихъ поръ скромно молчавшаго, слушателя.

Это былъ какой то старичокъ съ тихими, робкими манерами, скромно, даже бѣдно одѣтый.

Онъ все время внимательно прислушивался къ словамъ оратора и недоумѣвающе покачивалъ головой.

Теперь протиснулся впередъ и, очевидно, самъ удивляясь своей смѣлости, обратился къ оратору:

— Позволые спросить... Желательно бы выяснить, какъ теперь эти самыя слова понимать. Касающе забастовки...

Человѣчекъ въ очкахъ нервно пожалъ плечами...

— Что вы собственно хочете сказать этимъ!?

— Да какъ же: вы воть, я слышалъ, говорили о забастовкѣ. Что бастовать, дескать, необходимо... Товарищи тоже которые согласились... Ужъ вы, господа, меня старика простите. Нескладно я говорю!

— Къ дѣлу пожалуйста, къ дѣлу!

— Да вотъ дѣло то какое. Къ примѣру сказать, собралось насъ здѣсь человѣкъ двѣсти... Ну и согласились промежъ собой на счетъ забастовки. А какъ же остальные что?

— Кто остальные? О комъ вы говорите?

— Теперь насъ въ управленіи тысячи полторы служащихъ будетъ. Опять же если линію взять. Вѣдь тамъ сколько тысячъ! Мы то вотъ здѣсь съ вами такъ обсудили. Бастовать и все прочее. А что они скажутъ. Вотъ въ чемъ загвоздка! И выходитъ, что все это съ нашей стороны пустыя слова...

Старичокъ виновато улыбнулся и развелъ руками.

Едва онъ закончилъ, какъ публика опять зашумѣла.

По его адресу посыпались насмѣшки.

Ораторъ въ очкахъ сдѣлалъ жестъ рукой, давая понять, что хочетъ говорить.

Когда крики нѣсколько стихли, онъ раздраженно бросилъ своему скромному оппоненту:

— Мы собрались сюда не за тѣмъ, чтобы тратить время на пустыя препирательства! Долгъ каждаго изъ васъ разъяснить своимъ товарищамъ, тѣмъ, которые не присутствовали на этомъ собраніи, необходимость борьбы. Насъ здѣсь сравнительно немного. Мы являемся піонерами движенія. На насъ лежитъ священная миссія пробудить сознаніе въ широкой массѣ желѣзнодорожниковъ...

(Продолженіе слѣдуетъ.)

Не-Крестовскій.

ГЛАВА ХХХI. Наслѣдникъ Мыльниковскихъ милліоновъ.

Между Антономъ Косоворотовымъ и отцомъ установились странныя отношенія.

Старикъ рѣдко заглядывалъ во флигель къ сыну.

Онъ измѣнилъ свое первоначальное рѣшеніе и не запрещалъ теперь Антону бывать въ домѣ. Послѣдній впрочемъ не злоупотреблялъ этимъ разрѣшеніемъ. Послѣ Пасхи заходилъ всего раза два.

Старшей сестры и братьевъ Антонъ сторонился. Разговаривалъ охотно и подолгу только съ Ниночкой.

... Послѣ кутежа у Петрова Антонъ Константиновичъ цѣлыя сутки маялся съ похмѣлья и рѣшилъ на время воздержаться отъ водки.

Много читалъ.

Книги ему доставляла Ниночка, кромѣ того онъ бралъ изъ библіотеки черезъ посредство Петрова.

Вскорѣ послѣ Пасхи старикъ Косоворотовъ собрался въ поѣздку: хотѣлъ подняться съ первыми пароходами вверхъ по рѣкѣ, въ уѣздный городокъ, гдѣ у нихъ была обширная хлѣбная ссыпка.

Дня за два передъ отъѣздомъ онъ зашелъ къ сыну.

Дѣло было вечеромъ.

Антонъ Константиновичъ курилъ, лежа на кровати.

Съ отцомъ онъ не встрѣчался уже цѣлую недѣлю.

— Здорово... Валяешься всё Ты бы хоть окошко отворилъ: вишь какъ у тебя накурено. Какъ здоровьемъ то?

— Да ничего... Спасибо. Дѣло идетъ на поправку.

— Ну и слава Богу!.. Мнѣ вотъ ѣхать надо. Вверхъ побѣгу на пароходѣ. Тамъ въ уѣздѣ у насъ хлѣбная операція. Свой глазъ нуженъ. Обернусь недѣли черезъ двѣ... Думаю я тебя на лѣто туда послать. Чего здѣсь безъ дѣла то болтаться? На рѣкѣ то, да на вольномъ воздухѣ живо окрѣпнешь. Дѣло живое, бойкое. Всегда на народѣ... Тамъ у меня Ефимъ Рукавицинъ довѣреннымъ. Будешь у него пока подъ рукой.

Антонъ Константиновичъ не прерывалъ отца.

За послѣднее время имъ овладѣло какое то странное равнодушіе.

Было безразлично, что бы ни дѣлать, гдѣ бы ни жить.

Старикъ Косоворотовъ, помолчавъ немного, продолжалъ:

— Между прочимъ говоря, ѣду я по дѣлу, а на душѣ у меня неспокойно... Дѣвчонки остаются однѣ. Времена теперь тревожныя. О забастовкахъ вонъ все толкують... Есть тоже думки и объ тебѣ, Антонъ... Какъ бы ты грѣшнымъ дѣломъ... не разрѣшалъ тутъ безъ меня... Не запилъ бы, говорю...

Антонъ Константиновичъ посмотрѣлъ куда то въ уголъ и глухо возразилъ.

— Ну ужъ, коли запить, такъ и при тебѣ бы запилъ... Напрасно ты объ этомъ говоришь, отецъ!

— Ладно... Чай не станется со слова то. Эхъ, Антонъ, и въ кого это ты только вышелъ!? Самъ я, можно сказать, и въ ротъ не беру. Никогда этимъ не баловался... Втянулся ты въ водку. А все развеселое актерское житье заставило!

Антонъ Константиновичъ распахнулъ раму и сѣлъ на подоконникъ.

— А ты забылъ, отецъ, про моего дядю, про брата покойной матери? Вѣдь алкоголикъ былъ. Вотъ, можетъ быть, наслѣдственность и сказывается... Не пью я теперь давно.

— Оть малодушія всё это. Антонъ. Бодрый человѣкъ пьянству не поддастся. Ну, да авось Богъ не безъ милости! Можетъ теперь по иному жить начнёшь... Прощай покуда. Поправляйся скорѣй!

Старикъ Косоворотовъ уѣхалъ въ воскресенье утромъ, а вечеромъ въ тотъ же день Антонъ не выдержалъ, махнулъ рукой на все окружающее и отправился въ гости къ Петрову.

Тамъ было изрядно выпито.

Антонъ Константиновичъ и домой не пошелъ, а остался ночевать у товарища.

Утромъ къ Петрову еще подошли пріятели.

Пьянство затянулось на цѣлыя сутки...

Проснувшись послѣ кутежа, Косоворотовъ посмотрѣлъ на себя въ зеркало и съ отвращениемъ плюнулъ.

— Какъ теперь домой пойти?—подумалъ онъ, разглядывая опухшее лицо.—Глаза мутные, изо рта какъ изъ пивной бочки перегаромъ несетъ... Любезныя сестры увидятъ, въ обморокъ, пожалуй, упадутъ. Скверно, чертъ побери!

Пока Антонъ Константиновичъ терзался этими соображеніями, Петровъ ломалъ голову надъ тѣмъ, какимъ бы способомъ имъ опохмѣлиться.

Личные ресурсы пріятелей давно изсякли.

Кредитъ въ сосѣднихъ лавочкахъ былъ исчерпанъ.

— Плохи ваши дѣла!—съ грустью констатировалъ Петровъ: есть впрочемъ еще одинъ выходъ... Не знаю только, удастся ли?

— А что такое?—поинтересовался Косоворотовъ.

— Здѣсь, видишь ли, есть у меня новый поклонникъ драматическаго искусства вообще а моего таланта въ частности,—Колька Мыльниковъ. Сынъ этого богача Мыльникова. Знаешь поди?

— Какъ не знать... Гдѣ это вы съ нимъ познакомились?

— Еще прошлой зимой. Ставилъ я въ купеческомъ клубѣ спектакли. Тамъ и познакомились... Парень съ дуринкой въ головѣ. Отецъ его держитъ въ ежовыхъ рукавицахъ. Чуть ли не нагайкой поретъ. У Кольки иногда бываютъ хорошія деньги. Мы съ нимъ, случалось, покучивали.

— Да ты у нихъ въ домѣ бываешь, что ли?

Кой чёртъ! Со старикомъ Мыльниковымъ шутки плохи. Онъ нашего брата на пушечный выстрѣлъ къ своему дому не подпуститъ. Нѣтъ, тутъ нужно дѣйствовать иначе... Умывайся, да пойдемъ.

— Домой бы мнѣ надо хватятся тамъ меня, пожалуй.

— Э, пустяки! Что у тебя дома дѣти плачутъ? Пойдемъ, перехватимъ у Мыльникова презрѣннаго металла и выпьемъ...

Косоворотовъ послѣ минутнаго колебанія согласился.

Пошли доставать денегъ.

На Петрова похмѣлье дѣйствовало самымъ удручающемъ образомъ.

Въ дрожаніи рукъ, въ невѣрной шаткой поступи сказывался привычный алкоголикъ.

Положимъ, и Антонъ Константиновичъ чувствовалъ себя не лучше, чѣмъ товарищъ.

Голова у него кружилась. Мучила жажда.
Къ физическимъ страданіямъ примѣшивались еще и нравственныя: тяжело было думать о возвращеніи домой.

— Хорошо, если на наше счастье застанемъ Кольку въ складѣ,—вслухъ подумалъ Петровъ.

— Да дастъ ли онъ еще денегъ то?

— Въ этомъ и сомнѣваться нельзя! Колька у меня такъ сказать—послѣднее прибѣжище. Въ трудныя минуты я всегда къ нему обращаюсь. Поправимся—честь честью.

Складъ Мыльниковыхъ помѣщался на пристани.

Это было громадное двухъ-этажное зданіе, выложенное изъ краснаго кирпича.

— Подожди меня эдѣсь,—скавалъ Петровъ.—Посиди пока на лавочкѣ.

Онъ нырнулъ подъ темную арку воротъ.

Антонъ Константиновичъ тяжело вздохнулъ и опустился на скамейку.

На пристани царило обычное оживленіе рабочаго дня.

Раздавались окрики грузчиковъ, стучали телѣги ломовыхъ извозчиковъ.

... День обѣщалъ быть жаркимъ.

Темно-синее небо низко опускалось надъ городомъ.

У противоположнаго берега рѣки, на перекатѣ, вода блестѣла серебристой рябью...

Мутно сизая дымка пыли стояла надъ набережной...

— Эхъ, хорошій сегодня денекъ,—вяло подумалъ Косоворотовъ, дрожащими руками закуривая папиросу.—Въ поле бы теперь, на рѣку, на луга! Захватить съ собой водки, вина... Огонёкъ развести, выливать, да полёживать. Хорошо! Чуть солнышко начнётъ припекать,—въ воду купаться...

Размышленія эти были прерваны дружескимъ окликомъ:

— Ну, счастливъ нашъ Богъ! Николай здѣсь въ складѣ. Сейчасъ выйдетъ... Дай ка мнѣ папиросочку... Ну и печётъ сегодня,— пожалуй гроза соберется.

Петровъ замѣтно повеселѣлъ.

Надежда на близкую выпивку подбодрила его.

— Пойдемъ, завернемъ за уголъ, и тамъ обождемъ. Юный наслѣдникъ Мыльниковскихъ милліоновъ боится домашнихъ соглядатаевъ и просилъ убраться отъ склада подальше. Вставай что ли, идемъ!

Они медленно направились ва уголъ набережной.

Долго имъ ждать не пришлось. Минутъ черезъ десять къ нимъ присоединился и Мыльниковъ.
Это былъ восемнадцати-лѣтній юноша, съ блѣдной невзрачной наружностью, худощавый, веснушчатый, съ тусклыми близорукими глазами.

Лѣтняя парочка изъ дорогого моднаго матеріала сидѣла ка немъ какъ-то мѣшковато.

Бѣлая панама съ нелѣпо загнутыми полями придавала будущему милліонеру еще болѣе жалкій видъ.

Подходя къ пріятелямъ, Мыльниковъ трусливо оглядывался вокругъ и безтолково вертѣлъ въ рукахъ легонькую фатовскую тросточку.

Здороваясь съ Косоворотовымъ, онъ старался держать себя развязно, но это ему плохо удавалось.

— Константина Ильича сынокъ? Знакомы, знакомы-съ! Вы то меня поди не помните! Мальчонкомъ вѣдь я еще былъ, когда вы изъ нашего города изволила отбыть. Тоже по актерскому дѣлу? Пріятно, пріятно! А вы, Василій Ксенофонтовичъ, какъ разъ подъ случай пришли. Отца въ городѣ нѣтъ. За рѣку въ скиты собрался, на богомолье, Теперь я, можно сказать, свободный гражданинъ. И компанію раздѣлю съ моимъ удовольствіемъ!

Ну, брать Антонъ, значитъ, мы родились подъ счастливой звѣздой! Сей юный, но многообѣщающій отпрыскъ именитаго купеческаго рода и напоитъ и накормитъ васъ, однимъ словомъ, ублаготворитъ.

—      Такъ идемте, господа! — предложилъ Мыльниковъ.

— Что, на твою штабъ-квартиру? Къ Аркадьичу?

— Всенепремѣнно-съ. Потому, мнѣ больше никуда ходу нѣтъ, по причинѣ городскихъ сплетенъ и родительскаго притѣсненія... Отсюда не далече: всего два квартала

— Идемъ, друзья! „Иду къ Максиму я...“ — фальшиво запѣлъ Петровъ, беря Мыльникова подъ руку.

— А кто это такой Аркадьичъ? спросилъ Косоворотовъ.

— Номера онъ держитъ. Вверху номера, а внизу трактиръ —„Мавританія“. Не бывалъ тамъ?

(Продолженіе слѣдуетъ.)

Не Крестовскій.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.  ПОДЪ ЗНАМЕНАМИ СВОБОДЫ.

ГЛАВА I.Химическая обструкція.

... Къ послѣднимъ числамъ мая установились ясные ведреные дни.

... Въ садахъ пышно расцвѣтала сирень.

... Городская жизнь замѣтно затихала.

Люды болѣе состоятельнаго класса перебрались на дачи.

Но на окраинахъ города, въ маленькихъ квартирахъ желѣзнодорожниковъ, по бѣднымъ хибаркамъ рабочихъ на фонѣ монотонной трудовой жизни наблюдались новыя явленія.

Вce чаще и настойчивѣе говорили о забастовкахъ, все съ большимъ и большими недовѣріемъ прислушивались къ отголоскамъ войны.

Въ желѣзнодорожныхъ кружкахъ велась усиленная агитація за необходимость забастовки.

... Василій Ивановичъ Евсѣевъ въ эти дни былъ занятъ по горло.
Засѣданія комитета происходили чуть-ли не ежедневно.

Кромѣ того, среди желѣзнодорожниковъ образовалась группа пропагандистовъ, занятіями которой руководило лицо, назначенное эсъ-дековскимъ комитетомъ.

Забастовка въ принципѣ была принята ещё въ началѣ мая, теперь же рѣчь шла о способахъ ея проведенія.

Изъ двухъ тысячъ человѣкъ служащихъ въ управленіи дороги можно было разсчитывать на сознательную поддержку не болѣе двухсотъ-трехсотъ человѣкъ.

Поэтому, въ концѣ концовъ, рѣшили провести однодневную забастовку всего желѣзнодорожнаго управленія путемъ химической обструкціи.

Была избрана техническая комиссія, на которую были возложены заботы по выработкѣ обструкціоннаго газа.

Евсѣевъ попалъ въ члены этой комиссіи.

Каждый день, послѣ занятій въ конторѣ, ему приходилось маршировать за городъ.

Тамъ, въ укромномъ мѣстечкѣ, среди густого лѣса, была устроена импровизованная лабораторія.

Возвращался онъ домой поздно ночью, голодный и измученный.

Наскоро закусивъ, кидался въ постель и спалъ до утра какъ убитый.

У Косоворотовыхъ ему за послѣднее время совсѣмъ не удавалось бывать.

Раза два въ его отсутствіе къ нему на квартиру заходила Ниночка, оставляла ко-
ротенькія записочки, въ которыхъ просила зайти, жалуясь на скуку.

— Эхъ, не до того теперь!—убѣждалъ себя Евсѣевъ, бережно складывая эти письма.—Не такое время. Нужно работать, каждый часъ дорогъ!

... Обструкція была назначена на первое іюня.

Наканунѣ этого дня по управленію были распространены во множествѣ листки отъ желѣзнодорожнаго комитета.

Комитетъ приглашалъ товарищей сослуживцевъ „стойко бороться за свои права“, разъяснялъ значеніе готовящейся забастовки.

Было это во вторникъ.

... Еще съ вечера Евсѣевъ принесъ къ себѣ на квартиру четыре маленькія колбочки-орудіе обструкціи.

Поднялся онъ въ этотъ день раньше обыкновеннаго.

Наскоро выпилъ стаканъ чаю и поспѣшилъ въ контору.

Колбочки должны были быть разбиты ровно въ одиннадцать .часовъ.

Подходя къ дверямъ конторы, Евсѣевъ не безъ нѣкотораго чувства опасенія оглядѣлся вокругъ.

Онъ ожидалъ увидѣть нарядъ полиціи, предполагая, что желѣзнодорожное начальство, освѣдомившись о готовящихся событіяхъ. заблаговременно приметъ свои мѣры.

Опасенія его были однако напрасны.

Ему удалось пройти въ контору, не обративъ на себя ничьего вниманія.

Двѣ колбочки онъ спряталъ къ себѣ въ конторку, а остальныя двѣ понесъ передать Коробкину.

Тотъ встрѣтилъ Евсѣева въ корридорѣ.

Посмотрѣлъ вокругъ съ видомъ заговорщика и шопотомъ освѣдомился:

— Принесъ?

— На вотъ, возьми... Осторожнѣе. Не разбей прежде времени.

Юноша, видимо волнуясь и испуганно озираясь по сторонамъ, взялъ склянки.

— Отойдёмъ къ окну, покуримъ.... Да чего это у тебя руки дрожатъ, неужели боишься?—улыбнулся Евсѣевъ.

Коробкинъ счелъ нужнымъ обидѣться.

— Ну вотъ еще. Чего мнѣ бояться? Просто выпито было вчера, вотъ и трясутся руки.

Они усѣлись на подоконникѣ и закурили.

— Такъ смотри, не перепутай, —началъ Евсѣевъ, вяло попыхивая папиросой. —Одну штуку ты разобьешь на нижней площадкѣ лѣстницы, а другую въ коридорѣ, около шкафовъ со старыми дѣлами. Тамъ мѣсто безопаснѣе.

— Знаю, знаю...

— А я въ верхнемъ этажѣ устрою. Публика вся болѣе или менѣе подготовлена. Вновь агитировать не прійдется. Для насъ съ тобой это было бы, пожалуй, и неудобно. Намъ нужно держаться въ тѣни... Въ одиннадцать и начнемъ. А ты, между прочимъ, шепни тѣмъ, кто ненадежнѣе, чтобы не засиживались и при первой же тревогѣ бѣ-
жали изъ конторы. Человѣкъ пять есть у тебя надежныхъ?

— Больше найдется. Я уже говорилъ кое-кому. Рада публика,   Евсѣевъ пожалъ плечами и возразилъ недовольнымъ тономъ;   — Я не удивляюсь. Этотъ неожиданный перерывъ занятій для многихъ явится пріятными сюрпризомъ. Дня два, а пожалуй и три не прійдется работать, пока будутъ провѣтривать контору.

— А достаточно ли силенъ газъ? — неувѣренно спросилъ Коробкинъ, нащупывая въ своихъ карманахъ полученныя колбочки. Онъ въ глубинѣ души сомнѣвался въ успѣхѣ предпріятія.

Къ тому же былъ немножко обижень тѣмъ обстоятельствомъ, что члены технической комиссіи до послѣдняго момента хранили свои приготовленія въ строжайшей тайнѣ.

— Опытъ покажетъ,—возразилъ Евсѣевъ поднимаясь сѣ подоконника.

— Однако, пора по мѣстами, публика вся въ сборѣ.

Они разошлись.

Прійдя въ свою комнату, Василій Ивановичъ разложилъ дѣла и занялся перепиской вѣдомости.

Работалось ому плохо.

Мысли его были далеко отъ этой пыльной сѣрой комнаты, отъ бѣлыхъ широкихъ листовъ, испещренныхъ столбцами цифръ.  Онъ то и дѣло бросалъ перо, курилъ и нетерпѣливо посматривалъ на часы.

Агнія Степановна, какъ всегда, блѣдная и молчаливая, сосредоточенно работала въ своемъ уголкѣ.

Евсѣевъ смотрѣлъ на ея маленькую хрупкую фигурку со смѣшаннымъ чувствомъ жалости и непонятной досадѣ.

— Вотъ и эта обрадуется тоже неожиданному отдыху,—думалъ онъ, наблюдая за машинисткой.

Въ сущности говоря, напрасно мы всю эту кашу затѣяли. Какой смыслъ въ такой забастовкѣ, когда приходится снимать съ работы насильственнымъ путемъ? Сколько возни было! Сколько энергіи затрачено! И всѣ это только ради того, чтобы какой нибудь Иванъ Ивановичъ или Марья Ивановна получили возможность въ неурочное время отправиться на лоно природы. Холостой выпрѣлъ!

(Продолж. слѣдуетъ.)

ГЛАВА III.Со дна жизни.

— Люблю я эту часть города,—сказалъ Косоворотовъ, широкимъ жестомъ обращая вниманіе спутника на уличное оживленіе.

— Тамъ, въ городѣ, я чувствую себя чужимъ... Праздная разряженная толпа, зеркальныя витрины магазиновъ, вся эта роскошь и шумиха буржуазной жизни, выставленная напоказъ, дѣлаютъ меня особенно нервнымъ и раздражительнымъ. Я отдыхаю душой только здѣсь, среди этихъ полупьяныхъ, полуголодныхъ босяковъ. Эти грязныя харчевни, смрадные кабаки привлекаютъ меня какъ тихія пристани—мѣсто отдыха послѣ плаванія по бурному, житейскому морю...

— Тихія пристани,—задумчиво покачалъ головой Евсѣевъ.—Ну, я не сказалъ бы этого... Здѣсь дно жизни.

— Дно, говорите вы,—живо подхватилъ Литонъ,—такъ что же изъ этого? Развѣ вы не знаете, что на днѣ всегда стоить затишье? Я разумѣю не то дно, которое воспѣлъ Горькій, а настоящее морское... Правда, здѣсь нѣть зеленоватой оцѣпенѣлости волнъ, нѣть ползучихъ водорослей и красивыхъ раковинъ, но люди, обитающіе на этомъ днѣ, также мертвы и далеки отъ жизни, какъ и трупы жертвъ кораблекрушеній, занесенные морскимъ пескомъ... Чѣмъ грязнѣе кабакъ, чѣмъ грязнѣе и безпардоннѣе
его посѣтителя, тѣмъ ярче подтверждается выраженная мною мысль. Зайдите въ любое изъ этихъ злачныхъ мѣстъ и вы увидите прекрасные образчики живыхъ мертвецовъ. Всѣхъ ихъ захлестали волны житейскаго моря!

... Разговаривая, они подошли къ набережной.

Направо и налѣво тянулись торговые склады, конторы пароходствъ.

... Стоялъ жаркій лѣтній день.

... Дымка сизой пыли висѣла надъ набережной.

На пристаняхъ работа кипѣла во всю.

Лязгали якорныя цѣпи, скрипѣли лебедки, грохотали телѣги.

Оборванные утомленные грузчики съ грязными вспотѣвшими лицами суетились около товарныхъ складовъ.

Работали молча, изнемогая отъ усталости и зноя.

Медленно, одинъ за однимъ, гуськомъ поднимались грузчики по шаткимъ сходнямъ, кряхтя подъ тяжестью ноши...

... Для того, чтобы попасть въ зарѣчную слободку, нужно было пройти вдоль набережной и спуститься къ мосту черезъ болотистое полувысохшее русло притока рѣки.

На самомъ углу на спускѣ къ мосту возвышалось большое двухъ-этажное зданіе, сложенное изъ кирпича.

Здѣсь былъ трактиръ третьяго разряда съ билліардами.

Грязный притонъ съ подозрительной репутаціей, около котораго постоянно толпились кучки золоторотцевъ, занятыхъ игрою въ орлянку.

Изъ оконъ нижняго этажа постоянно тянуло запахомъ перегорѣлаго сала, слышались пьяныя пѣсни и ругань.

Темная разношерстная публика посѣщала этотъ трактиръ.

Бывали тутъ мелкіе шулеришки, сыщики, всевозможный фартовый народъ, начиная отъ карманщиковъ и кончая ночными громилами.
По вечерамъ въ нижнемъ этажѣ собирались рабочіе съ пристаней.

Пили чай и водку подъ звуки хриплаго стараго оркестріона.

Изрѣдка сюда попадали гости и другой сорта.

Подкатывала къ трактиру дребезжащая извозчичья пролетка и высаживала какого нибудь загулявшаго приказчика изъ города въ компаніи дѣвицы, размалеванныя щеки которой не оставляли сомнѣнія въ ея профессіи.

И тогда въ трактирѣ начиналась широкая гульба, пока неосторожнаго кутилу не обирали до нитки.

... Поравнявшись съ трактиромъ, Косоворотовъ съ комическимъ сожалѣніемъ тряхнулъ головой и хлопнулъ себя по карману.

— Ни сантима! Жалко, чертъ побери! Въ самый разъ бы сейчасъ бутылочку пивца раздавить... Но, увы! не имѣется презрѣннаго металла.—Въ дорогѣ, знаете, поиздержался,—какъ говоритъ Хлестаковъ... Слушайте, юноша,—круто обернулся онъ къ Евсѣеву,—ссудите мнѣ нѣкоторую толику деньжатъ. Копѣекъ этакъ тридцать — сорокъ. Пойду и выпью за успѣхъ русской революціи.

Просьба эта застала Евсѣева врасплохъ.

Отказать было какъ то не ловко.

Онъ порылся въ своемъ тощемъ кошелькѣ и подалъ Косоворотову два двухгривеиныхъ.

— Ну вотъ спасибо, голубчикъ, — расчувствовался бывшій актеръ.—Великое русское спасибо отъ души. Теперь я богатъ, какъ Крезъ. Вашу руку, мой юный и великодушный другъ. Не поминайте лихомъ безпутнаго Антошку Косоворотова, неудавшагося трагика изъ купеческихъ оболтусовъ. Увидите моихъ прекрасныхъ сестрицъ, передайте имъ привѣтъ отъ погибшаго брата. Послѣднее прости со дна морского. Ха, ха, ха! Ну, прощайте!

Антонъ быстро взбѣжалъ по ступенькамъ крыльца и скрылся за дверью трактира.
Евсѣевъ продолжалъ свой путь, занятый невеселыми размышленіями, вызванными разговоромъ съ Косоворотовымъ.

А этотъ послѣдній гордо побрякивая монетами, подошелъ къ стойкѣ, кивнулъ буфетчику съ фамильярностью стараго знакомаго и съ апломбомъ потребовалъ:

— На два пенса виски съ содовой водой!

Здѣсь уже знали повадки Косоворотова.

Буфетчикъ лѣниво усмѣхнулся.

Подручный мальчишка поставилъ передъ

Косоворотовымъ распечатанную сотку и бутылку пива.

Пиво было дрянное, теплое, и въ соединеніи съ водкой представляло одуряю щую смѣсь.

Антонъ быстро охмѣлѣлъ.

Мрачно сидѣлъ, навалившись на столъ, подперевъ голову рукой.

Къ вечеру деньги были пропиты.

Хозяинъ въ долгъ не давалъ.

Но не хотѣлось уходить нзъ трактира.

Къ вечеру здѣсь стало шумно: подвалила публика.

Оркестріонъ захрипѣлъ „Дунайскія волны".

... Кто то пьяный и мокрый наклонялся надъ Косоворотовымъ и тормошилъ его за плечо.

— Ахтеръ, а ахтеръ! Вставай, чего раскисъ? Ступай къ намъ. Поднесемъ, ей Богу поднесемъ!

Косоворотовъ поднялъ отяжелѣвшую голову.

Чье то красное возбужденное лицо склонялось надъ нимъ.

— Не узнаю... А впрочемъ все равно... Благія намѣренія всегда должны быть поо... поощряемы... Идемъ!

Гуляла какая то компанія мелкихъ мазуриковъ.

Пили, орали пѣсня, галдѣли.

Всѣ они, оказывается, какъ то знали Косоворотова.

Уже поздно ночью, когда пьяный шумъ въ трактирѣ достигъ апогея, одинъ изъ со-
бутыльниковъ Косоворотова облапилъ его мокрыми осклизлыми руками и пьянымъ слезливымъ тономъ началъ упрашивать:

— Ахтеръ, дружище, распотѣшь душу... Хвати што нибудь по кіятральному. Закатывай посердцещипательнѣй. Уважь компанію!

Косоворотовъ нѣсколько ободрился.

Воспрянулъ духомъ.

Ты-ы, пьяная мразь, брось! убери свои поганыя лапы! Огненными словами я сжегъ бы ваши души, но... тяжело говорить. Какъ вы поймете меня, вы, рожденные въ тинистомъ болотѣ порока и преступленій? Великой жалости къ вамъ и вмѣстѣ съ тѣмъ великаго презрѣнія преисполнено мое сердце...

— Хо, хо, хо! Ловко! Ай да ахтеръ!

Косоворотовъ поднялся во весь свой

ростъ и громко возопилъ, охваченный пьянымъ возбужденіемъ:

— Вы, сидящіе здѣсь, вы, жалкіе и гнусные отбросы города: сыщики и сутенеры, воры и пьяницы, слушайте огненныя слова новой истины! Я говорю вамъ: близокъ часъ страшнаго суда. Суда надъ богатыми и власть имущими... Приближается великій день, когда всё потонетъ въ огнѣ и въ крови! Небо и земля застонутъ отъ ужаса! Море отдастъ своихъ мертвецовъ! И со дна жизни, изъ грязныхъ притоновъ поднимутся грязныя стихійныя силы. Я соберу васъ подъ свое знамя,—черное знамя разрушенія! Мы пойдемъ къ нимъ. Кровью смоемъ вѣковую неправду! Насиліемъ уничтожимъ насиліе!..

(Продолж. слѣдуетъ.)

Не-Крестовскиій.