12 сентября.
Извощикъ, все время дергавшій возжами и тщетно понукавшій хилую лошаденку по кривымъ и грязнымъ улицамъ Томска, —къ вокзалу примчался лихо и быстро, точно желая доказать этимъ, что и онъ „не лыкомъ шитъ" и если требуется, то „не ударитъ лицомъ въ грязь“. Бѣдный, онъ не сообразилъ того, что у подъѣзда стояли только два жандарма да носильщики, которыхъ врядъ ли есть разсчетъ обвораживать добрыми качествами гнѣдого.
Одинъ изъ носильщиковъ подхватилъ мои вещи и, сгорбившись, потащилъ въ I классъ. Публики здѣсь было немного; виднѣлись офицерскія шинели, дамскія шляпки, штатскія пальто. Одни пили пиво, другіе чай, третьи вино, всѣ говорили нехотя и зѣвали. Гдѣ то въ углу пищалъ ребенокъ.
Не смотря на то, что путь мнѣ предстоялъ далекій и утомительный. (Челябинскъ, Пермь. Котласъ и Яренскъ, Вологод. губ., — вотъ мой маршрутъ), я рѣшилъ ѣхать въ третьемъ, плебейскомъ классѣ. Въ залѣ III класса, гдѣ я бралъ билетъ, было душно, пахло потомъ и табакомъ, и грязно И на полу, и на скамьяхъ, и даже на подоконникахъ валялись котомки, узлы, чемоданы, сундуки.
Прозвучалъ первый звонокъ. Всѣ, и сидѣвшіе, и стоявшіе, сорвались съ мѣстъ и, захвативъ вещи, "сломя голову" понеслись на платформу и столпились у дверецъ вагоновъ, толкая и давя одинъ другого и ропща на такое „безобразіе". Картина была, дѣйствительно, безобразная. Каждый разъ, какъ мнѣ случается быть на вокзалѣ, я становлюсь свидѣтелемъ этой суетни, удивляюсь ей и думаю: неужели она существуетъ и на благоустроенныхъ дорогахъ? (Разумѣю заграничныя. Благоустройство россійскихъ ж. д. общеизвѣстно и въ иллюстраціяхъ не нуждается).
Я думаю, что публика самимъ желѣзнодорожнымъ вѣдомствомъ пріучена къ такой суетѣ. Кому не случалось бывать въ такомъ положеніи, когда пройдешь всѣ вагоны класса взятаго билета и не найдешь свободнаго мѣста? Такъ что, въ собственныхъ интересахъ, каждый стремится занять хорошее мѣсто, ставя тѣмъ въ какое то "военное положеніе" другихъ, дѣлая непріятное и себѣ, и другимъ.
Дзинь... Дзинь.. Я уже въ поѣздѣ. Въ вагонѣ шумъ и споръ изъ на мѣстъ. Всуе упоминаются оберъ и жандармъ, которымъ, вѣроятно, икается. Наконецъ, всѣ устраиваются кое какъ, вступаютъ въ мирную бесѣду и приходитъ въ подобающее случаю настроеніе
Дзинь... Дзинь... Дзинь... Фррь!!!.. Вслѣдъ за звонкомъ свиститъ оберъ. У —у!- отвѣчаетъ машинистъ. Фр -ррь. У—гу — у...
Паровозъ тронулся, запыхтѣлъ, отдуваясь, какъ опроставшая полуведерный самоваръ купчиха. Колеса завертѣлись, все чаще и сильнѣе громыхая, вмѣстѣ съ тѣмъ въ вагонѣ становится шумнѣе. Вотъ вокзалъ скрылся отъ взоровъ и въ окнахъ виднѣются томскія постройки, долина Ушайки, пригорки, овраги. Вѣтеръ обвѣваетъ пожелтѣвшіе листья съ понурыхъ березъ и треплетъ ихъ въ воздухѣ. Прощай, Томскъ!..
Проходитъ нѣсколько минутъ и мы на второмъ томскомъ вокзалѣ, на Степановкѣ. Здѣсь пережидаетъ насъ встрѣчный
ПОЧТОВЫЙ ПОѢЗДЪ.
Вотъ мы опять въ пути. Пассажировъ въ нашемъ вагонѣ еще прибыло, стало "биткомъ набито". Вблизи со мной. два торговца и одинъ въ служительской желѣзнодорожной формѣ. Интересуюсь бытомъ мелкой рабочей сошки, незамѣтнымъ образомъ я вызываю послѣдняго на разговоръ.
— Я смазчикомъ служилъ на московско-курской желѣзной дорогѣ, разсказываетъ онъ мнѣ. — По случаю билизаціи командированъ быль начальствомъ на сибирскую дорогу. Когда отправляли насъ, то обѣщали выдать двойное жалованье, подъемные и обмундировку, а потомъ надули. Жалованья только немного прибавили противъ тамошняго, а подъемныхъ вовсе не дали. Обмундировку тоже не дали. - конечно. потому, какъ знали, что мы долго не прослужимъ здѣсь, а она дается на во все...
— Теперь истекъ, значить, срокъ и васъ возвращаютъ?—спросилъ тутъ же сидѣвшій торговецъ.
Нѣтъ, другіе еще служатъ, а я поѣхалъ домой. Видите ли, что тутъ вышло. Пріѣхалъ и сюда, послужилъ маленько, и жду, когда выдадутъ что обѣщано. Недѣли проходитъ — ничего нѣту; другая тоже. Я къ начальству. Обсказалъ всё: такъ и такъ, молъ, деньги и форму долженъ получить я —когда выдадутся. Мнѣ отказали. Прослужилъ и маленько и опять по начальству. Пожалуйте мнѣ, что слѣдуетъ по условію или я поѣду на свою дорогу, говорю. Начальникъ говорить: ты не можешь отказываться отъ службы, теперь военное время. Я не отказываюсь, — отвѣчаю,—дайте мнѣ, что положено, я буду служить. Прошло такъ еще сколько то времени. Вчера прихожу въ управленье по тому же дѣлу. Дали мнѣ билетъ, жалованье за 42 дня изъ 30 руб. за мѣсяцъ и отправили обратно. По рублю на день пришлось получить; чуть не всѣ деньги были пропиты ещё на мѣстѣ, а въ дорогѣ теперь остальныя проживу. Такъ, зря, съѣздилъ, никакой даже выгоды, одна непріятность.
Онъ тяжело вздохнулъ, какъ бы говоря тѣмъ: „вотъ какова служба нашего брата”.
— Что же вы думаете теперь дѣлать? — спросилъ я.
— Что? Да жаловаться буду. Такъ тѣло не оставлю. Я имъ покажу. Получу все, что слѣдуетъ. Это ужъ вѣрно. Сами то они не стѣсняются, берутъ, надо и не надо; зачѣмъ же нашего брата обижать? Мнѣ чужого не надо, а мое отдай... Что они съ меня взяли? Не захотѣлъ служить—и не сталъ. Попутчика моего охватилъ справедливый гнѣвъ и онъ много "пожеланій” послалъ по адресу своего желѣзнодорожнаго начальства.
Въ 10 часу прибыли въ „Тайгу". Суета и давка здѣсь происходила ночью и, понятно, ужаснѣе, чѣмъ въ Томскѣ. Красноярскій поѣздъ ждали около 2 часовъ. Пользуясь этимъ временемъ, я занесъ въ свой дневникъ все то, что записано подъ 12-ымъ сентября.

13 сентября.
Усѣвшись въ вагонъ, я тотчасъ же предался въ объятія Морфея и, не смотря на грохотъ поѣзда, стукъ дверьми, шумъ и говоръ людей и другія неудобства—спалъ хорошо. Когда я проснулся, веселое солнце уже заглядывало въ окна, разстилая свои ласковые лучи по вагону. Я пытался открыть окно, но было свѣжо: дулъ рѣзкій вѣтеръ и отчаянно рвался къ намъ. Точно съ какой то злостью гналъ онъ обрывки сѣрыхъ тучъ, какъ будто очищая отъ нихъ синее небо.
Передъ нами раскидываются широкія поля; на однѣхъ торчитъ короткая солома, на другихъ зеленѣетъ озимое, кое гдѣ виднѣются снопы и суслоны. Въ оврагахъ вьются ручейки и маленькія рѣчки, и лучи солнца купаются въ ихъ игривыхъ
струяхъ. Но какъ то мало разнообразія въ этой мѣстности; природа не приковываетъ взгляда проѣзжающаго, не волнуетъ его, не уноситъ мечтой, не доставляетъ эстетическаго наслажденія даже человѣку, любящему природу и поэзію.
Въ Тайгѣ со мною помѣстилось 3 переселенческихъ ходока. Я разговорился съ ними. Они были изъ Могилевской губерніи, Оршанскаго уѣзда, откуда уѣхали въ Сибирь еще ранней весной. Гдѣ то въ Боготольской волости. Маріинскаго уѣзда, у одного изъ нихъ жилъ дядя. Всѣ трое поѣхали къ этому земляку, при содѣйствіи его приписались тамъ, получили надѣлы и нынѣшней осенью уже засѣяли озимое.
— По 15 десятинъ на душу отвели намъ, — разсказывалъ одинъ ходокъ,— тутъ и пахотная, и сѣнокосная земля. Работать будетъ хорошо,—черноземъ четверти на 2—2,5. Одно только худо —мошки сильно много. Въ сѣткахъ работать можно еще, а то хоть пропадай.
— Сколько же вы засѣяли?
— Я-то? Я засѣялъ полторы десятины. Десятина большая, сибирская, 40 и 80 саженъ.
— Значитъ, у васъ и скотъ рабочій купленъ теперь?
— Нѣтъ, не купленъ ещё. Я нанималъ рабочихъ и за обработку десятины заплатилъ 15 рублей.
Онъ говорилъ это и широко улыбался отъ удовольствія. По-видимому, его радовало то. что онъ такъ хорошо устроился на новомъ мѣстѣ Слѣдовательно, дома жилъ плохо,—подумалъ я, и съ моей стороны былъ и естественъ и необходимъ вопросъ о земельномъ надѣлѣ у него на родинѣ.
И мой собесѣдникъ, и оба его товарища разсмѣялись.
— Смѣшно и сказать-то,— отвѣтилъ первый.—У насъ вотъ семья 11 душъ, а земли надѣлено 3,25 десятины. Вотъ тутъ и живи! Теперь то, конечно, будетъ хорошо. Даже сравненья никакого нѣтъ. У насъ безъ удобренья не посѣешь, небось, а тутъ только вспахалъ,—и сѣй. Сибиряки такъ дѣлаютъ даже: снимутъ хлѣбъ осенью, да опять прямо на жнитво и посѣютъ, и не пашутъ, вѣдь, вовсе, а только проборонятъ. И то родится самъ-пять, самъ-семь. лучше чѣмъ у насъ. То еще неловко, будто, что далеко отъ деревни; да это ничего: дойти или доѣхать недолго. Слава Богу, хоть землю то хорошую нашли. Картошка тоже хорошо родится; нынѣ у дяди вонъ какая была. (Онъ показалъ руками объемъ уродившейся картошки.)
— Когда же вы думаете окончательно переѣзжать? Зимой? —спросилъ я.
Они переглянулись.
— Зимой надо бы, да не знаемъ, удастся ли,—сказалъ одинъ изъ нихъ.—Запрещено, вѣдь, по случаю китайскова бунта переселенцамъ ѣздить. А непремѣнно надо бы зимой переѣхать. Потому теперь въ Сибири мы посѣяли хлѣбъ, понадѣялись весной тамъ быть, а дома не сѣяли. Если не пустятъ, значитъ, вовсе безъ хлѣба останемся. И расходы на обработку зря потратили.
— Много народу въ такомъ положеньи окажется, сказалъ первый ходокъ.—Одно горе пароду съ этой войной. Сколько переселенцевъ вернули обратно съ дороги домой,—страсть. Разоренье, чистое разоренье....
Много ралъ и подолгу вели мы разговоръ на различныя темы, но что составляетъ квинтъ-эссенцію и имѣетъ общественное значеніе—я занесъ выше. Особенно важны опасенія ходоковъ, что ихъ зимой и весной не пустятъ уѣхать въ Сибирь; опасенія эти важны и справедливы и на нихъ слѣдуетъ обратить вниманіе....
За Кривощековымъ характеръ прилегающей къ дорогѣ мѣстности еще болѣе однообразенъ п унылъ. Степь испещрена полянами, озерами, встрѣчаются болотца и, какъ оазисы среди пустыни, мелкіе березняки, сливающіеся вдали въ желто-зеленую полосу. Поѣздъ съ грохотомъ и лязгомъ мчится вперёдъ, локомотивъ тяжело дышитъ, выбрасывая клубы дыма. Какъ то пусто и глухо кругомъ, не на чемъ остановить взора и вниманія, и безсознательно отдаешься во власть скуки, такъ какъ картина унылой природы гармонируетъ грустному настроенію.
Полеводѣ приходится проводить время въ пустыхъ разговорахъ, иногда совершенно не интересныхъ. Въ Кривощековѣ въ нашемъ вагонѣ помѣстился новый пассажиръ, какой-то сельскій торговецъ, высокій, мускулистый, съ густой растительностью, мужчина лѣта, подъ 45. Онъ говорилъ такъ, какъ будто не могли не довѣрить его словамъ,—съ достоинствомъ и вѣсомъ, — живо и для него красно, чѣмъ сразу обращалъ на себя вниманіе. Какъ это часто бываетъ въ дорогѣ, мы—я, два какихъ то чиновника и онъ—скоро разговорились. Разговоръ, по обыкновенію, былъ непослѣдователенъ и, переходя съ одного предмета на другой, мы коснулись и ссылки въ Сибирь. Когда тема была исчерпана и возстановилось молчаніе, — торговецъ сказалъ: — Не хотите ли, господа, я вамъ разскажу, какъ я оказался ВЪ Сибири?
Мы, конечно, согласились, и онъ началъ:
— Родина моя, господа, Тамбовская губернія, село Чертополохо. Къ то время, когда я попалъ въ Сибирь, у меня были еще живы родители. Семью нашу составляли они двое, старшій братъ съ женой, да я съ женой. Мнѣ было тогда 23 или 24 года. Жили мы порядочно. Отецъ и старшій братъ дома по хозяйству управлялись, а я работалъ въ городѣ по кровельной части: сперва мальчикомъ, потомъ мастеромъ. Но дома бывалъ, все-таки, нерѣдко: лѣтомъ—въ страдное время, а окромѣ того—на большіе праздники наѣзжалъ. Хоть мало я жилъ дома, а сельское хозяйство любилъ. Натура крестьянская, оттого, видно...
— Хорошо... Работалъ я въ городѣ и одинъ разъ получилъ — не помню хорошенько—то-ли 70. то-ли 80 рублей. У насъ въ крестьянствѣ это большія деньги Получилъ отъ подрядчика, купилъ своимъ по подарку и поѣхалъ домой. Приходитъ разъ къ намъ нашъ чертополоховскій лавочникъ. То да се, размѣняй, гритъ, Филипъ Григорьевичъ 25 рублей. Я размѣнялъ. Отчего, молъ, не размѣнять, если есть чѣмъ? На другой день послѣ этого пошелъ я въ сосѣднюю деревню къ тестю. Прихожу вечеромъ обратно—домашніе говорятъ: „иди, говорятъ, къ становому: онъ сейчасъ изъ города пріѣхалъ, вмѣстѣ съ лавочникомъ, на земской остановился. Десятскій, дескать, два раза ужъ приходилъ". Отецъ мой встревоженный такой ходитъ, у матери слезы на глазахъ, жена фартукомъ утирается, плачетъ. Извѣстно, бабы, имъ бы только повыть. Никто ничего не знаетъ, а всѣ думаютъ, что стряслось что-нибудь дурное... Пошелъ я къ становому. Въ земской у него нашъ лавочникъ, десятскіе, староста. Становой разспрашиваетъ лавочника и записываетъ на бумагу, на столѣ передъ нимъ деньги лежатъ.
— Вхожу. Становой на меня пристально таково посмотрѣлъ. — Кончилъ спрашивать лавочника, меня подозвалъ.
— Ты,—спрашиваетъ, мѣнялъ вчера Федору Кострюлину 25 рублей?— Какъ, говорю, не мѣнять, — мѣнялъ.— Какими,—спрашиваетъ опять,—ты мѣнялъ? Эти бумажки ты давалъ?—Показываетъ мнѣ пять пятирублевокъ. У меня изъ ума вонъ всякое соображеніе и память: забылъ. То кажется, будто далъ я лавочнику восемь трешницъ и рублевку, то—пять пятишницъ Отуманился со страху умъ, да и только.—Не помню, говорю, какіе, можетъ и эти. И пошла писать губернія. Начались допросы да обыски. Обыскивали подрядчика и лавочника нашего; ничего не нашли. А у меня въ тѣхъ деньгахъ, которыя далъ подрядчикъ, нашлась фальшивая рублевка. Послѣ того судили и приговорили меня къ ссылкѣ въ Сибирь... Вотъ какъ!
Онъ подавилъ тяжелый вздохъ и продолжалъ:
— Господи.—думалъ я тогда, въ Сибирь! Съѣдятъ меня тамъ медвѣди, пропаду ни за что, ни про что! Какіе, вѣдь, у насъ въ народѣ разсказы идутъ о Сибири, —представить себѣ не можете! А особенно тогда, 20 лѣтъ назадъ. Да, надо правду сказать, хватилъ я горя. Слава Богу, теперь ужъ много прожито и старое помаленьку забывается, а то, бывало, какъ вспомнишь, ажно дрожь пробираетъ!.. Ну, поселили меня въ с. П.,—скаго округа. И сталъ я невольный сибирякъ! (эти слова разсказчикъ произнесъ съ грустной улыбкой и качая головой). Скучно и боязно было жить сначала: народъ незнакомый, сибирскій. Однако, такъ ли, эдакъ ли, а жить надо. Сталъ я приглядываться къ тамошней жизни. Люди, какъ люди, живутъ не худо, получше нашего, потому земли много, только не лѣпись, работай. Сытъ будешь. Сначала я нанимался къ крестьянамъ на поденную работу косить, пахать, молотить, дрова рубить. Потомъ пріѣхала ко мнѣ жена Она нанялась въ строка (*) Т. е. на срокъ., напр., на лѣто, на зиму и т. п.). Прожили мы года два съ небольшимъ, взяли паспортъ и поѣхали въ уѣздный городъ. Она нанялась въ житье, я сталъ искать своей работы, значитъ, по кровельной части. Долго такъ безъ дѣла болтался. Захожу разъ въ одну лавку табаку купить; слово за слово—разговорились съ лавочникомъ. Спросилъ онъ меня, чѣмъ занимаюсь я и другое прочее. Я разсказалъ.
— Вотъ что.—говоритъ онъ.—Я дамъ тебѣ записку, сходи ты къ моему брату въ магазинъ. Братъ мой.— говоритъ,—здѣшній городской голова Онъ строятъ домъ, ему надо хорошаго кровельщика. Я обрадовался, конечно, взялъ записку и пошелъ въ магазинъ. Отыскалъ хозяина. Спросилъ онъ меня прямо о томъ, сколько я хочу жалованья. Я запросилъ 25 рублей за мѣсяцъ.—Ладно, говоритъ, работай хорошенько, въ долгу не останешься. Поработалъ я два мѣсяца и получилъ около 100 руб. Въ два мѣсяца 100 рублей! У насъ на родинѣ за нихъ надо было чуть не полгода служить! Послѣ этого пригласили меня дѣлать крышу на церкви,—тогда строилась церковь въ городѣ. Я понялъ, что мастера дороги въ Сибири, и выторговалъ 50 руб. въ мѣсяцъ, и въ праздники отдыхъ. Тутъ дѣла мои совсѣмъ поправилась. Сняли мы квартиру, обзавелись хозяйствомъ и зажили припѣваючи. Прошло, эдакъ, годика три; сильно потянуло меня въ деревню: такъ и хочется, бывало, въ поле, на покосъ, въ лѣсъ, руки чешутся, право! Подумали мы съ женой и порѣшили переѣхать на житье въ одно пригороднее село. Снялъ я земли, построилъ домъ, обзавелся хозяйствомъ, одно слово,— хорошо устроился и зажилъ хорошо. Лѣтъ черезъ восемь, когда стали строить желѣзную дорогу,—а она проходила мимо города нашего,—нанялся я въ десятники, а позднѣе немного снялъ подрядъ. Тогда пришлось познакомиться мнѣ со многими хорошими людьми. Бывалъ я у нихъ, и они мной не брезговали. Три года тому возвратили мнѣ права; можно бы вовсе уѣхать родину, да не хочется пока. Въ третьемъ годѣ ѣздилъ я съ родными повидаться; въ прошломъ году—жена. Теперь по дѣламъ въ Москву ѣду; опять домой придется ненадолго завернуть. Тянетъ другой разъ на свою сторону, даже оба съ женой скучаемъ по родинѣ, —да покуда терпимъ...
Разсказчикъ помолчалъ нѣсколько секундъ.
— Такъ то вотъ я попалъ въ Сибирь и обжился въ ней. Жилъ, слава Богу,—не могу роптать на него. А, все таки, зря сослали меня. Ну. да и лавочнику не пофартило: скоро онъ попалъ въ какое-то дѣло и теперь гдѣ-то въ Восточной Сибири живетъ, если не умеръ ещё. Изъ каторги ссыльно-поселенцемъ выпущенъ былъ.
По моему мнѣнію, разсказчикъ составляетъ почти исключительное явленіе, что, будучи ссыльнымъ и пройдя массу всевозможныхъ мытарствъ, не потерялъ себя
Впрочемъ, я знакомъ съ нимъ только по его словамъ и судить по поводу его разсказа могу лишь съ большой осторожностью. Во всякомъ случаѣ, приведенный разсказъ не говоритъ за пользу ссылки и разсказанъ былъ не въ доказательство этого положенія.

1? сентября.
Мнѣ не разъ приходилось встрѣчать людей, для которыхъ совершенно безразлично, ѣхать ли пустынной, хотя бы даже песчаной, степью, или мѣстностью живописной. Они не находятъ въ природѣ никакой поэзіи, ничто ихъ въ ней не занимаетъ, и подобное равнодушіе доходитъ иногда до отрицанія красоты природы. Встрѣчая такого человѣка, не знаешь, вѣрить ли ему, и если вѣрить, то чему удивляться: черствости ли натуры или извращенности вкуса? И удивленіе это возрастаетъ по мѣрѣ того, какъ убѣждаешься, что X—человѣкъ въ строгомъ смыслѣ слова и не лишенъ художественнаго вкуса.
Я лично принадлежу къ числу тѣхъ людей, на которыхъ красота природы и, вообще, созерцаніе величія мірозданія оказываетъ сильное вліяніе и въ извѣстные моменты дѣлаетъ настроеніе. Я долго могу глядѣть и на небо, и на тучи, и на лѣсъ, и на рѣку и т. д.; замѣчать все новыя явленія и картины, и фантазія моя не повторится, унося меня въ свой міръ.
Сегодня я цѣлый день просидѣлъ у окна, отвлекаясь на короткое время для книги. Смотришь въ окно и видишь, какъ мелькаютъ телеграфные столбы, знаки, лѣсъ, избушки, сторожа съ флажками; картины мѣняются поминутно, и—то поѣздъ мчится у подошвы гордо поднимающейся горы, то пересѣкаетъ гору и входитъ словно въ корридоръ, и въ вагонѣ становится сумрачно и потомъ снова свѣтло, то по верху горы, а внизу, какъ пропасть, зіяетъ болотное, заросшее травой и мохомъ, озерцо. Смотришь, и любуешься, какъ сѣрымъ облачкомъ вьется дымъ локомотива, окутывая угрюмый лѣсъ и те-
ряясь въ немъ, или какъ облачко это несется по болотистой впадинѣ и утопаетъ въ воздухѣ. Вотъ рѣчка мчится стрѣлой, и лучи солнышка цѣлуются съ ея струями, а вѣтеръ, точно ревнуя, вдругъ съ яростью накинется на нихъ, смутитъ тихую, гладкую поверхность и. устыженный той же лаской и добротой солнечныхъ лучей, прячется въ лѣсъ....
Все это обыденно, просто,—скажутъ мнѣ. Но, во первыхъ, мое перо отказывается нарисовать все и такъ, какъ есть, хотя нервы и чувства воспринимаютъ. А во вторыхъ, согласитесь, не проглядываетъ ли во всемъ описанномъ что то такое, что приковываетъ вниманіе и заставляетъ сильнѣе биться сердце?...
...И то, что въ вагонѣ пусто, и сидишь чуть не одинъ—одинешенекъ, радуетъ. Радуетъ, что говорить не съ кѣмъ, что можешь быть наединѣ со своими мыслями и мирнаго теченія ихъ никто не нарушитъ...
Двѣ какія-то старушки, помѣстившіяся въ другомъ концѣ отдѣленія, тихо, но горячо о чемъ то разговариваютъ.
— Я пойду ужо, спрошу его,—слышу сказала одна.
— Спроси, спроси,—совѣтуетъ другая.
Зашлепали башмаки и одна старушка,—маленькая съ сморщеннымъ лицомъ, согбенная, едва двигающая ногами, — подошла ко мнѣ и, здороваясь, сѣла.
— Вотъ мы сколько времени вмѣстѣ ѣдемъ, а я все еще съ вами не поговорила,—сказала она, шепелявя.— Вы не желѣзнодорожный ли служащій?
— Нѣтъ.
— Экое горе! А я думала вы на этой желѣзной дорогѣ служите... Сына я разыскиваю.
Молчаніе.
— Служилъ онъ раньше въ Екатеринбургѣ на станціи, а теперь, говорятъ, въ Нижнемъ Тагилѣ. Гостить къ нему ѣду, а не знаю, гдѣ разыщу.
Молчу.
— У другого сына гостила, на—ской станціи сибирской дороги начальникомъ служитъ. По готовому билету ѣду, все таки! Не знаю, что буду теперь дѣлать.
Положеніе, дѣйствительно, безвыходное, и такое при томъ, въ какомъ можетъ остаться только 70—лѣтняя старуха.
— „Вотъ какіе путешественницы бываютъ иногда!" —
...Вотъ мы на станціи у Верхъ-Нейвинскаго завода. Заводъ большой, расположенъ на холмистой мѣстности у красиваго озера формы округленной буквы X. Водная, темная и мрачная, масса тихо колышется подъ струями горнаго вѣтра. Сѣрые домики уютно ютятся по склонамъ холмовъ, прячась одинъ за другой. Надъ ними возвышается нѣсколько дымящихся высо-
кихъ заводскихъ трубъ. Опять звонки и свистки, опять трогаемся въ путь.
Нижне-Тагильскій заводъ въ своихъ главныхъ внѣшнихъ чертахъ похожъ на Верхне-Нейвинскій, только онъ значительно больше его и лучше постройкой. И даже озеро около Тагила напоминаетъ Нейвинское, а возвышающаяся лысая гора съ какой то часовней напоминаетъ Нейвинскую каланчу, стоящую вдали отъ построекъ на горѣ.
Старушка, о которой я упомянулъ выше, простилась со .мной въ Нижнемъ Тагилѣ и вышла, сказавъ передъ тѣмъ: „слава Богу, доѣхала". Каково же было мое удивленіе, когда минутъ черезъ 10, вернувшись изъ буфета, я опять засталъ её въ вагонѣ, разсказывавшую что-то своей компаньонкѣ. Оказалось, что сынъ ея вовсе не служитъ въ Н.-Тагилѣ, а гдѣ-то на другой станціи, ближе къ Перми, куда ей и посовѣтовали ѣхать...
Опять впередъ, впередъ... День близится къ вечеру. Небо ясно, ни облачка, и на немъ все замѣтнѣй и замѣтнѣе обрисовывается дискъ луны,.. Прохладно, Солнце заходитъ за гору, золотя верхушки молчаливаго лѣса. Рѣзко раздается свистокъ машиниста среди всеобщей тишины и далекое, эхо вторитъ ему.

17 сентября.
Чѣмъ болѣе приближались мы къ Перми, тѣмъ скорѣе вагонъ нашъ наполнялся пассажирами. „На прибыль“ пассажиры пошли, главнымъ образомъ, послѣ Чусовой, одной изъ самыхъ большихъ станцій между Екатеринбургомъ и Пермью и при томъ—узловой. Въ нашемъ отдѣленіи почти всѣ полки были заняты, и когда я ночью во время остановки на одной станціи проснулся, то одинъ изъ пассажировъ сказалъ мнѣ:
— Нельзя спокойно расположиться, знаете ли. Вотъ— онъ указалъ на храпѣвшаго тутъ же господина—привели его какіе-то два лица и убѣдительно просили меня присмотрѣть. Онъ сильно выпивши, за нимъ слѣдятъ двѣ какихъ то темныхъ личности, только что вышедшія на станцію. Они его оберутъ!
— Об-берутъ, об-берутъ,—глухо и хрипло промычала лежавшая масса.  — Кто онъ такой?—спрашиваю трезваго незнакомца о пьяномъ.
— Изъ Сарапула купецъ. Со свадьбы ѣдетъ.
Я заглянулъ въ окно. Темно. На платформѣ у входа на станцію горятъ фонари, при помощи которыхъ можно различить фигуры пассажировъ, жандарма, служителей.  Станціонныя постройки утопаютъ во мракѣ ночи Всматриваясь напряженнѣе. видишь неясныя очертанія горъ, видишь, что луну закрыли облака, за краями которыхъ прорывается ея флегматичный свѣтъ. Гдѣ-то далеко въ темнотѣ мерцаетъ огонекъ, но звѣзды блещутъ яснѣе и ярче его.
„Жутко, должно быть, тамъ, въ горахъ, въ ночной часъ!„— думается мнѣ и, невольно вздрогнувъ, окутываюсь одѣяломъ.
„Вѣдь, и въ вагонѣ не совсѣмъ покойно"!..
Какъ только раздался звонокъ, въ вагонъ пожаловали и двѣ „темныя личности". Съ виду они похожи на заводскихъ мастеровыхъ,—въ пиджакахъ, картузахъ и шевіотовыхъ брюкахъ, одинъ на выпускъ, другой въ сапоги. Выраженіе физіономій и манеры ихъ были таковы, что противъ желанія приходилось быть подозрительнымъ и думать, что тутъ дѣло „не съ проста".
„Личности" посидѣли, поговорили „на счетъ выпивки", которой негдѣ было достать, и забрались спать на верхнія полки И только предпринявъ нѣкоторыя мѣры предосторожности, я сталъ продолжать прерванный сонъ...
— Билеты ваши позвольте, господа, билеты ваши,—не безъ важности, солидно говоритъ кондукторъ, будя пассажировъ.
Такой пріятный сонъ, а онъ тутъ съ билетами. Пославъ мысленно по его адресу не особенно лестный эпитетъ, сонный пассажиръ подаетъ билетъ.
— Да ужъ разсвѣло!—удивленный и обрадованный, восклицаетъ онъ и начинаетъ протирать глаза.
— Разсвѣло-съ... Сейчасъ Мотовилиха и Пермь,—говоритъ
кондукторъ.—Вашъ билетъ,—обращается онъ къ лицу, отданному на присмотръ.
— Не знаю, есть ли, нѣтъ-ли,—бурчитъ тотъ, опуская руку въ карманъ.
Кондукторъ и нѣкоторые пассажиры смѣются.
— Долженъ быть-съ, — снисходительно замѣчаетъ первый.
— Есть, есть... на-те.
Виднѣются Мотовилихинскія постройки. Избушки рабочихъ, составляющія большинство ихъ, дымятся. Дымятся и возвышающіяся надъ ними заводскія трубы. Въ мастерскихъ, красный кирпичъ которыхъ, окна и крыши почернѣли отъ дыма и сажи, блеститъ огонь и слышны стукъ молота и шипѣнье машинъ. Раннее утро,—а работа кипитъ и жизнь бьетъ ключомъ.
За Мотовилихой всѣ уложились...
— Фрьрь... свиститъ кондукторъ и поѣздъ останавливается.
Пассажиры не особенно спѣшатъ и не толкаются. Большинство ихъ—мѣстные жители, не обремененные багажомъ. Слышны радостныя восклицанія, поцѣлуи.
— Когда идетъ поѣздъ въ Котласъ?—спрашиваю швейцара.
— Въ 4 часа 14 минутъ...
Ждать, значитъ, больше 9 часовъ. Не смотря на раннее ут
ро, сдаю багажъ на храненіе и иду осматривать городъ, разсчи
тывая, что время пройдетъ быстрѣе, чѣмъ нежели бы я находился на вокзалѣ. Признаться, путешествіе было не изъ пріятныхъ. Во всемъ тѣлѣ чувствовалась усталость и слабость, голова отупѣла, въ груди, послѣ нѣсколькихъ дней, проведенныхъ въ душныхъ вагонахъ, давило и жгло, нервы расхлябались.
Какъ на зло. послѣ вчерашняго чуднаго вечера выдался пасмурный день. Настроеніе было тяжелое, скверное. Черезъ силу шелъ я по Котласскому полотну дороги и вышелъ на берегъ рѣки Камы.
Мнѣ давненько, еще въ 1894 году, пришлось ѣхать по Камѣ, и я тогда еще полюбилъ ее, многоводную и раздольную. Хороша она въ теплый, ясный день, когда тихо катитъ свои могучія воды и пароходъ разсѣкаетъ гладкую поверхность ихъ. и отражающіяся облака переплетаются въ причудливые узоры. Хороша она и въ лѣтній день, во время бури, взбушевавшаяся, ярая и грозная. Но теперь, въ этотъ пасмурный осенній день съ глупо-кислымъ выраженіемъ тверди небесной, безъ солнца, безъ вѣтра, рябая и мутная Кама не привлекала пытливаго взора. И пожелтѣвшій лѣсъ на той сторонѣ глядѣлъ какъ то сонно и понуро, и дальше, за нимъ, сине-сѣрый боръ точно сросся съ молочнымъ небомъ.
Нельзя сказать, чтобы по Камѣ сновали пароходы, но ихъ было не мало. Одинъ за другимъ слышались свистки, проходили легковые и буксирные пароходы, я весь лѣвый, пермскій берегъ рѣки былъ занятъ пристанями и судами.
Я долго бродилъ по городу. Всѣ лучшія улицы мощены булыжникомъ, на многихъ у тротуара посажены кусты. Главная улица Сибирская; она начинается отъ Набережной и идетъ перпендикулярно ей, поднимаясь въ гору. Мѣстность, занимаемая Пермью, также неровна и холмиста, какъ и въ Томскѣ. На Сибирской улицѣ находится муниципалитетъ и др. правительственныя и общественныя учрежденія. У дома губернскаго правленія и типографіи я натолкнулся на группу людей, читающую какое то объявленіе; оказалось, что это вывѣшены въ витринѣ послѣднія агентскія телеграммы, напечатанныя редакціей „Пермскихъ Губернскихъ Вѣдомостей и карта Японіи. Китая и Кореи. Такого симпатичнаго способа распространенія среди населенія свѣдѣній о послѣднихъ событіяхъ въ Китаѣ нельзя не привѣтствовать и не рекомендовать другимъ городамъ. Если бы тоже самое было сдѣлано, напр., въ Томскѣ, сколько кровныхъ пятаковъ и трешниковъ сберегли бы запасные нижніе чины и ихъ родственники, являвшіеся одними изъ первыхъ покупателей ежедневныхъ телеграммъ...
Какъ я уже сказалъ, на Сибирской улицѣ находится городская дума. Въ томъ же домѣ помѣшается и городская обшест-
венная библіотека. Давно не видя газетъ, я съ нетерпѣніемъ ждалъ І2-ти часовъ, въ каковое время, какъ гласитъ объявленіе, библіотека открывается по воскресеньямъ.
Тутъ мнѣ припомнился слѣдующій казусъ, происшедшій со мною въ 1899 г. въ Костромѣ. За полной распутицей, мнѣ пришлось прожить въ ней въ ожиданіи навигаціи почти недѣлю. Дѣлать было вовсе нечего, дома сидѣть надоѣдало, гулять по городу—тоже, и вотъ я рѣшилъ ходить въ библіотеку читать газеты. Разспросилъ квартирныхъ хозяевъ—оказалось, что городской публичной библіотеки нѣтъ, а есть частная и безплатная народная. Въ послѣднюю я ходилъ нѣсколько разъ въ разное время дня и она всегда была заперта. Пошелъ въ частную, —не помню теперь, чью именно. Вхожу и спрашиваю: „Можно ли просмотрѣть газеты въ кабинетѣ?"
Удивленный взглядъ 2-хъ библіотекаршъ смутилъ и удивилъ меня.
— Развѣ у васъ нѣтъ кабинета для чтенія?—спрашиваю вновь.
— Какого кабинета? Что говорите? Нѣтъ, нѣтъ...
—!?!
Врядъ ли почтенныя библіотекарши не сочли меня за какого нибудь стрикулиста. Но крайней мѣрѣ, во взорахъ ихъ столько было недоумѣнія и удивленія, сколько у меня не было по поводу того, что онѣ не знакомы съ благоустроенными библіотеками.
И я боялся, какъ бы со мною не повторился подобный непріятный случай. Благодареніе Богу, опасенія мои были напрасны. Я зашелъ въ Пермскую библіотеку, когда было 12 ч. 10 м., а въ кабинетѣ уже сидѣло до десятка посѣтителей, молодыхъ людей, преимущественно—учащихся. Спрашиваю позволенія войти; библіотекарша любезно разрѣшаетъ. Библіотекой заняты двѣ просторныя комнаты верхняго этажа, одна изъ коихъ—кабинетъ для чтенія, другая—книгохранилище. Впрочемъ, и въ первомъ есть шкафы съ книгами. Входъ въ кабинетъ для чтенія открытъ для всѣхъ безплатный.
Просмотрѣвъ послѣднія газеты, я спросилъ у библіотекарши нѣсколько нумеровъ за прошедшее время и для справки одну уральскую газету за 1898 г. Просьба моя безъ замедленія и любезно была исполнена.
Нашей томской городской публичной библіотекѣ тоже слѣдовало бы допустить безплатное пользованіе всѣмъ желающимъ въ кабинетѣ для чтенія газетами и журналами. Объ этомъ въ мѣстныхъ газетахъ, кажется, уже писалось. Остается, значитъ, пожелать, чтобы сознаніе необходимости и полезности введенія такого условія въ библіотечныя правила скорѣе окрѣпло среди гласныхъ и вылилось на практикѣ соотвѣтствующимъ мѣропріятіемъ.
Пермскій вокзалъ, безъ сомнѣнія, можно признать самымъ лучшимъ изъ всѣхъ, встрѣчавшихся на нынѣшнемъ моемъ пути, лучшимъ и по обстановкѣ, и по удобству (расположенъ на берегу р. Камы, у пристаней, почти въ центрѣ города), и по вмѣстительности. Буфетъ I и II классовъ находится въ отдѣльной большихъ размѣровъ комнатѣ, свободной отъ грудъ чемодановъ, узловъ, коробокъ и пр. вещей проѣзжающихъ, которыми (вещами, а не проѣзжающими), обыкновенно, бываютъ завалены всѣ проходы на вокзалахъ Томскомъ, Челябинскомъ и др. Пермскій вокзалъ по своей распланировкѣ похожъ па Ярославскій въ Москвѣ, только тотъ нѣсколько просторнѣе. Залъ III кл. биткомъ набитъ пассажирами, почему стоялъ говоръ и шумъ сотенъ голосовъ, точно на сельской ярмаркѣ. Можно было предполагать, что котласскій поѣздъ тоже будетъ „набитъ", но оказалось, что многіе здѣсь, на вокзалѣ, ждали пароходовъ.
Прозвучалъ первый звонокъ. По заламъ и платформѣ прошмыгнулъ служитель съ валдайскимъ колокольцемъ и, прозвонивъ, речитативомъ произносилъ:
— Первый звонокъ на Котласъ, господа!
Поднялось движеніе. Перегоняя другъ друга, помчались носильщики и пассажиры занимать мѣста. Впрочемъ, той толкотни и сутолоки, какія пришлось наблюдать въ Томскѣ и Тайгѣ, все же не было. Въ нашемъ отдѣленіи вагона, состоявшемъ изъ 24 мѣстъ, было не болѣе 15 человѣкъ.
Меня поразила эта малолюдность. Сколько времени я ѣхалъ— мѣста всегда и почти всѣ были заняты.
— Неужели и въ другихъ вагонахъ пассажировъ не больше
здѣшняго? — спросилъ я своего сосѣда, по-видимому, торговца.
— Да, не больше, если только не меньше,—былъ отвѣтъ. Проѣзжающихъ, особенно зимой, очень мало, и то главнымъ образомъ—.между Пермью и Вяткой. Вотъ встрѣтится Глазовъ, уѣздный городъ Вятской губерніи. Замѣтьте, какъ сразу пассажиры убудутъ. А изъ Вятки до Котласа вамъ навѣрно въ пустыхъ вагонахъ придется ѣхать.
— Значитъ, дорога работаетъ плохо? Или, можетъ быть, грузовъ перевозится очень много?
— Ну, не скажите, чтобы много. Въ прошломъ году за всю зиму прошло только четыре товарныхъ поѣзда. Здѣсь, вѣдъ, только одинъ поѣздъ въ сутки ходитъ—онъ и почтовый, и пассажирскій, и товарный Пассажировъ мало и поэтому въ составъ поѣзда прицѣпляются товарные вагоны.
Мы еще поговорили о томъ о семъ. Время шло незамѣтно. Дали третій звонокъ. Поѣздъ тронутся. Вокзалъ, платформа и люди—служащіе, провожающіе и посторонніе, сперва медленно, потомъ все быстрѣе и быстрѣе стали отъ насъ отдаляться и, наконецъ, скрылись. Вдругъ въ вагонѣ стало совсѣмъ темно, такъ что даже лица сосѣда нельзя было видѣть. Оказалось,—поѣздъ идетъ подъ желѣзнымъ мостомъ, такъ какъ въ этомъ мѣстѣ пересѣкалась городская улица и была сдѣлана выемка земли глубиною до 3—3,5, саж., т. е. нѣчто вродѣ туннеля. Дальше поѣздъ шелъ берегомъ р. Камы и, затѣмъ, свернулъ влѣво, въ хвойный лѣсъ. Послѣ минутной остановки на полустанкѣ, поѣздъ помчался дальше и вотъ мы вновь выѣхали на открытое мѣсто, на сѣнокосные луга въ долинѣ Камы. Въ окно виднѣлась многоводная Кама, и желѣзно-дорожный мостъ черезъ нее издали, сквозь легкій туманъ, казался какою то грандіозною, висящею на воздухѣ цѣпью.
Поѣздъ взошелъ на мостъ. Необъяснимый страхъ объемлетъ въ то время, когда смотришь изъ окна внизъ, на мутныя волны, которыя съ остервененіемъ набрасываются на кессоны, словно желая сломить ихъ упорную стойкость. Этого чувства—не то что бы страха, а какой то боязни за себя, я не испытывалъ, проѣзжая по Обскому и др. мостамъ моего нынѣшняго пути и ранѣе —по Самарскому.
Кама въ этомъ мѣстѣ очень широка; какъ говорили пассажиры, мостъ черезъ нее достигаетъ длиною 450 саж. За Камой по правую сторону полотна мѣстность холмистая, занятая полями и селеніями, по лѣвую—большею частію лѣсная, болотистая. Въ общемъ картина довольно однообразная: голыя поля на холмахъ. не Крупный и рѣдкій смѣшанный лѣсъ, сѣренькія деревушки — засмотрѣться не на что. Впрочемъ, все-таки, лучше, чѣмъ на западно-сибирской дорогѣ, гдѣ степь, мелкій березнякъ да небо только и видишь передъ собой. Поѣздъ идётъ скорѣе, чѣмъ на названной дорогѣ, не смотря на то, что послѣдняя построена раньше и проходитъ степной мѣстностью, гдѣ почва болѣе устойчива, нежели на Котласской линіи, во многихъ мѣстахъ идущей болотами.
Сумерки быстро охватили землю. Труднѣе и труднѣе становилось разсмотрѣть очертанія лѣса, полей и всего окружающаго. Сгущаясь и сгущаясь, вечернія тѣни накрыли природу мракомъ и погрузили въ сонъ.

18 сентября.
Когда разсвѣло,—а было тогда часовъ 5:30 мы далеко за собой оставили Глазовъ. Слова торговца, вышедшаго тутъ, оправдались: пассажировъ въ нашемъ отдѣленіи осталось только 9 человѣкъ, въ числѣ которыхъ нѣсколько были съ служебными билетами. Утро выдалось туманное, и сквозь сѣрой пелены, окутавшей поля и лѣса и повисшей въ воздухѣ,—солнце казалось какимъ то мутнымъ и расплывшимся. Выглянешь въ окно—таже холмистая равнина съ полями, жиденькимъ лѣсомъ, сѣрыми избушками деревень, изгородями. Сидишь на скамейкѣ усталый, утомленный, смотришь безцѣльно въ окно на раскинувшійся горизонтъ, смотришь до того, что въ глазахъ начинаетъ мутится и всѣмъ тобой овладѣваетъ истома, сонливость И, убаюканный пѣсней колесъ и буферовъ, забудешься, задремлешь и заснешь. Но этотъ сонъ на нѣсколько минутъ,—сильный толчокъ разбужаетъ тебя. Подымаешь лѣниво глаза, осмотришься кругомъ и, влекомый ко сну, снова растягиваешься на скамьѣ во весь ростъ...
Полдень. Пятка. Она расположена при рѣкѣ этого же наименованія среди широкой, изрѣзанной невысокими холмами равнины, вся въ садахъ. Далеко-далеко видны полосы темнаго лѣса. Вокзалъ находится приблизительно за версту отъ города. Поѣздъ стоитъ здѣсь меньше часу, такъ что туристу нѣтъ времени ознакомиться съ городомъ. Изъ окна вагона видны куполы церквей, сады, каменныя и деревянныя зданія—и только.
Одинъ вагонъ третьяго класса отцѣпили. Я побоялся, что въ нашемъ вагонѣ будетъ тѣсно,—но опасенія мои оказались напрасными. Вмѣсто вышедшихъ 5 человѣкъ, прибыло только трое, и опять, надо замѣтить, служащіе дороги.
Въ 17 верстахъ отъ Вятки находится желѣзно-дорожный мостъ черезъ рѣку Вятку, длина котораго около 120 саженъ.
При проѣздѣ отъ Вятки къ Котласу, бросается въ глаза то, что чѣмъ дальше вы уѣзжаете, тѣмъ рѣже становятся населенныя мѣста, тѣмъ значительнѣе и глуше лѣсныя пространства. Наконецъ, въ сѣверной части Вятской губерніи, на границѣ съ Вологодской, отъ станціи Мураши, лѣса тянутся безпрерывно до Котласа. Селенія находятся отъ линіи на разстояніи отъ 40 до 60 вер. Какъ стѣны, стоятъ съ обѣихъ сторонъ жидкія сосны и ели и захудалые кусты лиственныхъ породъ на болотистыхъ и низменныхъ, сырыхъ мѣстахъ, черезъ которыя проложена дорога. Но и на сухихъ мѣстахъ лѣсъ не лучше; дѣвственнаго, строеваго, гигантскаго лѣса, которымъ изобилуетъ сѣверо-восточная часть Вологодской губерніи, здѣсь нѣтъ. Почва ли тутъ не подходящая для него, или онъ весь уничтоженъ, или какія другія причины существуютъ и объясняютъ отсутствіе его—мнѣ неизвѣстно.
Да, въ сотый разъ скажешь, что путь глухъ, однообразенъ и унылъ. Только сонъ и скрадываетъ медленные часы путешествія Книги я всѣ прочелъ, новыхъ достать негдѣ, а также и газетъ. Поговорить—и то не съ кѣмъ. И разговорчивъ бы мой сосѣдъ, какой то желѣзно-дорожный служащій, да не располагаетъ къ себѣ своими манерами держать себя и говорить, манерами, такъ выпукло выдающимися въ каждомъ самоувѣренномъ дуракѣ и потому особенно непріятными. Изъ всего того, что за цѣлый день наговорилъ онъ какому то другому проѣзжающему
въ Котласъ, заслуживаетъ вниманія только разсказъ объ одномъ изъ „строителей"—о пріемѣ для дороги дровъ. Вотъ онъ.
Подрядчикъ Иксъ доставилъ на одну станцію больше 2000 саж. дровъ. По контракту, заключенному съ подрядчикомъ, отъ „строителя", въ завѣдываніи котораго находился участокъ, зависѣло принять дрова въ казну и уплатить деньги, или же забраковать и отказать въ пріемѣ. Дрова показались „строителю" негодными почему то, и онъ на отрѣзъ отказался взять ихъ. Поставщикъ задумался. Что тутъ дѣлать, какъ тутъ быть, какъ же горю пособить? Умные и опытные коллеги совѣтовали подрядчику „потрафить" придирчивому начальству. „Человѣкъ, вѣдь, тоже,—дескать.—не звѣрь. Неужто не размягчитъ". Пошелъ подрядчикъ, поклонился, предложилъ; не беретъ и дровъ не принимаетъ. Что за диво! Ужъ совсѣмъ какъ то не по обыкновенному!.. А приходила зима и барыня строителя надумалась шить ротонду. Ужъ искала—искала она хорошій какой то мѣхъ, нигдѣ не могла найти по душѣ. Узналъ это подрядчикъ, узналъ стороной и то, какой мѣхъ надо ей и поѣхалъ въ Сибирь. Съѣздилъ до самого Иркутска, накупилъ разныхъ мѣховъ для перепродажи, да и такой не забылъ захватить, какой требовался „барынѣ". Пріѣхалъ, явился и предложилъ. „Барыня „остались" очень довольны,—мѣхъ понравился.—и взяли его. Подрядчикъ запросилъ очень низкую цѣну, добавивъ при этомъ что желалъ бы сдѣлать „барынѣ" подарокъ, да боится, что подарокъ этотъ очень дешевъ. Само собой, исторія съ дровами была передана барынѣ. И въ тотъ день, какъ состоялся „пріемъ" въ подарокъ мѣха, были приняты для дороги дрова, черезъ три мѣсяца послѣ первоначальнаго осмотра оказавшіеся годными для употребленія и отвѣчающими требованіямъ контракта.
Коротко и ясно...
Какъ только наступили сумерки, я легъ спать,—потому что дѣлать было нечего и потому еще, что ночью предстояли хлопоты съ переноскою на вокзалъ и на пристань вещей.

19 сентября.
Перемѣстившись съ поѣзда на вокзалъ, я прежде всего долженъ былъ узнать о времени отправленія съ Котласа пароходовъ на Устьсысольскъ. Теперь мой путь лежалъ вверхъ по р. Вычегдѣ, за 200 верстъ отъ Котласа до уѣзднаго города Яренска. Изъ висѣвшаго на стѣнѣ объявленія пароходнаго общества „Котласъ-Архангельскъ-Мурманъ" явствовало, что въ Устьсысольскъ (и въ Яренскъ въ томъ числѣ) пароходы отправляются по вторникамъ въ полдень.
— Значитъ, до 12 часовъ завтрашняго дня пароходовъ на Яренскъ не будетъ?—спрашиваю одного вокзальнаго служащаго.
— Нѣтъ, не должно быть. Да и завтра врядъ ли въ полдень придетъ, — отвѣчаетъ тотъ.
— Почему-жъ? .
— У нихъ только въ объявленіи показывается такъ. На дѣлѣ же они въ это время только изъ Устюга выходятъ, а у насъ въ Котласѣ бываютъ часовъ въ 6, въ 8 вечера.
— Но, кромѣ этого парохода, еще какіе ни будь плаваютъ по Вычегдѣ?
Я чувствую, что меня начинаютъ терзать нетерпѣніе и злость.
— Ходятъ, „Вага, Булычевская да Козловскій „Вымичанинъ". Такъ „Вага" на дняхъ въ Архангельскъ за рыбой ушла, а „Вымичанииъ"—тотъ едва плетется вѣдь. Куда на немъ поѣдете?! Да и неизвѣстно еще, когда онъ здѣсь будетъ.
— Развѣ „ Вымичанинъ “ такъ малъ или плохъ?
Собесѣдникъ разсмѣялся.
— Да, небольшой, неважный пароходишко. Одной колесой по парватеру бѣгаетъ.
Собесѣдникъ улыбается.
— Значитъ, это пароходъ винтовой?—въ недоумѣніи вопрошаю я.
— Не винтовой, а просто однажды у него изломалось колесо и онъ верстъ сто на одномъ колесѣ .шелъ. По фарватеру то легко, вѣдь, теченьемъ несетъ, знай—заправляй. Капитаномъ на „Вымичанинѣ" самъ хозяинъ, а онъ зырянинъ. Онъ не въ состояніи выговорить по русски "однимъ колесомъ по фарватеру" и сказалъ „одной колесой по парватеру". Ну, теперь всѣ и смѣются надъ нимъ, и выраженіе „одной колесой" стало какъ бы характеристикой „Вымичанина"...
Перспектива пробыть въ Котласѣ одинъ, а то и два дня и глупо затянуть свое странствіе, когда до конца его остались всего однѣ сутки.—врядъ ли кого обрадовала бы. И я не имѣлъ также никакихъ основаній благодарить судьбу за дарованный мнѣ сюрпризъ. Злиться и портить кровь, впрочемъ, не стоило,— этимъ дѣлу не пособишь,—надо было ждать и ждать, и радоваться пріѣзду на Котласъ въ понедѣльникъ, а не въ среду, когда пришлось бы прожить цѣлую почти недѣлю.
Вотъ мило то было бы!
Я вышелъ на платформу. Ночь ясная, лунная, холодная,— стояла еще надъ землей. Съ рѣки дулъ сильный рѣзкій вѣтеръ и подъ напоромъ его темный лѣсъ стоналъ и гнулся. На берегу, черезъ площадь отъ вокзала, виднѣлись посеребренныя луннымъ сіяніемъ бѣлая церковь и нѣсколько домовъ, погруженные въ глубокій сонъ. Всюду тихо, тихо, точно все вымерло, даже собака не взлаетъ, пѣтухъ не вскричитъ, не мычитъ корова, ма-
шинисты со своими паровозами и тѣ успокоились. Бр-р!.., какъ холодно, пусто, угрюмо и безжизненно въ здѣшнемъ уѣздѣ, жизнью вызванномъ къ жизни... Но, впрочемъ, такъ лучше. Пусть маленькіе, безвѣстные и безотвѣтные труженики знаютъ отдыхъ и покой, пусть они будутъ счастливѣе многихъ тысячъ своихъ собратій, неимѣющихъ времени для отдыха и сна...
Какъ на весьма существенный недостатокъ котласскаго вокзала въ отношеніи удобства пассажировъ, слѣдуетъ указать на отсутствіе книжнаго кіоска. Здѣсь то, въ глуши, онъ и необходимъ: во первыхъ потому, что линія котласская достаточно длинна и скучна, а во вторыхъ—потому, что совершенно нечѣмъ проѣзжему человѣку убить время въ Котласѣ въ ожиданіи поѣзда. Поѣзда отправляются отсюда разъ въ сутки и каждый, незнающій времени отправленія ихъ, рискуетъ проболтаться еще, простонать и проохать до 24-хъ часовъ.
Лишь только разсвѣло, я приказалъ носильщику взять вещи и мы направились на пристань. До пристани было съ полверсты иля немного дальше. Путь лежалъ открытой площадью, которая прежде была занята крестьянскими дворами. При отчужденіи земли крестьянъ заставили снести свои постройки въ сторону, къ лѣсу, такъ что на пространствѣ въ 1,5 версты, занятомъ прежде селеніемъ, остались только церковь да дома причта. Вся площадь пока свободна, если не считать линій по направленію къ берегу и хлѣбнымъ элеваторамъ, проходящихъ, впрочемъ, почти совсѣмъ стороной отъ прежняго села. Около домовъ причта, недалеко отъ берега, устроены 2—3 дома желѣзнодорожнаго вѣдомства, занятые квартирами какихъ то начальниковъ. Надо замѣтить, что все котласское ж.-дорож. начальство прелестно устроилось на казенныхъ квартирахъ, только мелкая сошка, по обыкновенію, пріютилась въ крестьянскихъ избахъ Впрочемъ, заботливому начальству такъ поступать и надлежитъ; вѣдь, мелкой сошкѣ не привыкать стать отказывать себѣ даже въ самомъ необходимомъ.
Вотъ мы выходимъ на высокій, и не крутой, и не отлогій берегъ р. Малой Двины. У берега стоитъ до десятка судовъ и двѣ пристани-баржи. Передъ взорами разстилается громадная дочина, прорѣзанная соединяющимися рѣками М.-Двиной и Вычегдой и ихъ рукавами. Въ сѣрый осенній день непривѣтлива ты, сѣверная природа, чѣмъ то тяжелымъ вѣетъ отъ тебя Ни широкій просторъ сѣнокосныхъ луговъ (по мѣстному выраженію „поженъ"), ни далекій дремучій лѣсъ за рѣкой, ни чешуйчатая, быстрая Двина, ни бѣлѣющія вдали церкви, напоминающія родной городъ, расположенный также въ долинѣ,—не радуютъ взора и не веселятъ сердце, а напротивъ —вызываютъ грустныя мысли и настроеніе...
Котласъ стоить почти при соединеніи рѣкъ М. Двины и Вычегды, образующихъ Сѣверную Двину. Здѣсь я позволю себѣ сдѣлать маленькое отступленіе въ область географіи и привести нѣсколько строкъ изъ одной своей статьи объ упомянутыхъ выше рѣкахъ.
„Въ продольномъ своемъ положеніи Вологодская губернія пересѣкается двумя рѣками, почти въ серединѣ (*Хотя далеко не въ серединѣ, но въ крайней восточной части Вологод. губ., граничащей сь Уральскимъ хребтомъ, Вычегда уже не протекаетъ и мѣстность эта почтя не заселена.) соединяющимися: съ юго-запада, на протяженіи 525 верстъ, течетъ р. Сухона, судоходная весной и осенью, лѣтомъ же (не каждогодно, а большею частію) пересыхающая. Подъ г. Великимъ Устюгомъ съ южной стороны въ нее впадаетъ р. Югъ. Обѣ эти рѣки, Сухона и Югъ, какъ утверждаютъ и гласятъ географическіе учебники, образуютъ собою Малую Двину, со впаденія въ которую (съ сѣверо-востока) Вычегды начинается Сѣверная Двина. Такъ передается и въ учебникѣ „Географія Вологодской губерніи", составленномъ учителемъ вологодскаго городскаго училища М. М. Куклинымъ" (**) Сѣв. Край 1899 г. № 292. „Яренскъ—Архангельскъ".).
По я такое объясненіе позволяю себѣ считать не совсѣмъ вѣрнымъ, мало того—совсѣмъ невѣрнымъ. И вотъ почему: Вычегда протекаетъ, преимущественно, по направленію кь западу, изгибаясь отъ Яренска къ югу, а отъ Котласа—круто поворачивая къ сѣверу. Если внимательно разсматривать географическую карту и сколько нибудь быть знакомымъ съ мѣстностью, то вовсе нечего удивляться этому повороту именно у Котласа и нѣтъ никакихъ основаній приписывать его именно вліянію впаденія Сухоны. Между Яренскомъ и Сольвычегодскомъ проходитъ гряда холмовъ, которые и не допустили Вычегду избрать отъ Яренска иное, болѣе прямое теченіе къ сѣверу, въ Бѣлое море, т. е. я хочу сказать, что въ направленіи русла Вычегды Сухона не играетъ никакой роли. При томъ Вычегда течетъ на протяженіи болѣе 1000 верстъ и «судоходца все время года, кромѣ, конечно, того, пока скована льдомъ, и даетъ для Сѣверной Двины воды, пожалуй, въ два раза больше, чѣмъ Сухона и Югъ, вмѣстѣ взятые. Какъ же это понимать, чтобы одна рѣка, вдвое большая двухъ другихъ, могла быть ихъ притокомъ?".
«Такое понятіе, вошедшее въ общее употребленіе въ давніе годы, какъ невѣрное, слѣдовало бы, если не искоренить, то, по крайней мѣрѣ, исключить изъ учебниковъ. Очень было бы желательно, что бы кто нибудь изъ географовъ высказался по этому предмету. Пашъ край мало извѣстенъ и совсѣмъ не изслѣдованъ, потому то у насъ и держатся такіе уродливые взгляды.
Гораздо ближе къ истинѣ предположеніе, что Вычегда—это и есть Сѣверная Двина, или что С. Двина и есть Вычегда, а Сухона ни больше ни меньше, какъ обыкновенный притокъ ея“. Само собой разумѣется, при такой постановкѣ вопроса не можетъ быть и рѣчи о какой то Малой Двинѣ: это просто продолженіе Сухоны.