Это ж слишком простой вопрос для "Новосибирска в фотозагадках"!

ТВОРЧЕСТВОМ ОДЕРЖИМЫЙ
Евгений Мартышев

Есть в Новосибирске несколько мест, которые по праву считаются историческими достопримечательностями, почти святынями. Они уже и не воспринимаются как творения рук человеческих. Кажется, будто однажды земля вздыбилась, и из чрева ее медленно поднялись к небу гранитные пилоны, густо усеянные бесчисленной вязью фамилий, из летней грозовой тучи упала молния и зажгла в чаше огонь негасимый, а ночью, не потревожа спящих, пришла женщина-мать и навеки застыла в непреходящей скорби своей над могилою Неизвестного солдата.
А в сквере Героев Революции на стене сами собой проявились участники давней гражданской усобицы: убиенные и оплакивающие, мстители и заступники. И не резец скульптора, но ветра и дожди высекли эти суровые слова: МУЖЕСТВО ВАШЕ И ДОБЛЕСТЬ ЧТЯТ БЛАГОДАРНО ПОТОМКИ.
У музыкантов города своя достопримечательность — огромное, во всю стену на три этажа панно в вестибюле Новосибирской государственной консерватории. На выполненных из золотистого кедра ликах знаменитых русских композиторов флер героической античности. Строгие, как апостолы, встречают служителей муз Эрато и Полигимнии М.И. Глинка, П.И.  Чайковский, М.П. Мусоргский, А.С. Даргомыжский, Н.А. Римский-Корсаков, А.П. Бородин, А.К. Глазунов, М.А. Балакирев, С.И. Танеев, А.Н. Скрябин, С.В. Рахманинов.
А в самом центре города (не с неба ли спустилась) чудо-часовенка с золотыми куполами. В солнечные дни сиянье от них разливается по всему проспекту, вселяя в душу благость и умиротворение.
Все эти достопримечательности (панно в сквере Героев Революции и в консерватории, роспись в часовне и Мемориал Славы) объединяет одно: их создатель — известный художник-монументалист Александр Сергеевич Чернобровцев.
Не будучи коренным новосибирцем (родился в 1930 г. в Липецке) Александр Чернобровцев сумел проникнуться духом сибирской столицы, вписать свой талант художника-монументалиста органично и значимо, не выпячивая по-церетелевски собственную индивидуальность, но подчиняя ее и канонам градостроения, и историческим традициям, что в конечном итоге явило образцы гармонии и подлинного искусства.
Теперь уже можно определенно сказать, что Новосибирску с Чернобровцевым повезло. Впрочем, как и Чернобровцеву с Новосибирском. Понятно, что художник с такой неистовой жаждой созидания не затерялся бы и в других местах. Но ведь не приняли же в свое время молодого художника, с отличием окончившего Ленинградское высшее художественное училище имени барона Штиглица (впоследствии имени В.И. Мухиной) в Новокузнецке (тогда Сталинске), предложив прибывшему по официальному запросу городских властей молодому специалисту издание стенной газеты на КМК (Кузнецкий металлургический комбинат). И пришлось несостоявшемуся редактору покинуть этот не сулящий никаких перспектив город и искать свою судьбу в Новосибирске.
Было бы большим преувеличением утверждать, что неофициальная столица Сибири встретила беглеца традиционными хлебом и солью. Долгое время она приглядывалась к нему, испытывая на терпение и прочность. Отсутствие жилья, условий для работы, постоянного заработка да и серьезных заказов угнетало, но не убивало. Была уверенность, что все непременно образуется. А к трудностям ему не привыкать. Он их с детства хлебнул столько, сколько иному бы на три жизни хватило! И в довоенном Ленинграде, где с матерью ютился в крохотной комнатушке общежития архитектурного института, а пятилетним вместе со взрослыми рисовал в этом же институте (там училась мать) натуру, поскольку устроиться в детский сад было сложно. И в Чите, куда за два месяца до войны мать выехала в поисках перспективной работы. И в войну, когда получал суточный паек — 300 граммов хлеба и вынужден был ездить в школу за много километров от жилья. И в разрушенном до основания Воронеже, где после окончания войны они с матерью пытались закрепиться. А восьмилетняя учеба в Ленинградском художественном училище — это тоже не санаторий с четырехразовым питанием и послеобеденным сном.
И приходилось будущему создателю новосибирских достопримечательностей устраиваться на ночлег то у сердобольных друзей, а то и просто под открытым небом в Первомайском сквере, благо еще холода не наступили.
А город ему понравился. Сразу. Был он очень молод и кипуч. Не подвергавшийся обстрелам и бомбардировкам, город стремительно рос и развивался. Каждый год был отмечен пуском новых предприятий, открытием новых институтов и школ, больниц и детских садов, магазинов и столовых и других объектов. Крохотный соцгородок на левом берегу, состоявший практически из одной улицы им. Станиславского и частного сектора станции Кривощёково, примечательный пустырями, картофельными посадками и болотцем, на котором осенью стреляли уток охотники, разрастался в будущие Ленинский и Кировский районы сибирского мегаполиса.
Город пока никому из приезжих ничего не обещал, но в темпах развития, в размашистой поступи его, в заинтересованности концентрации у себя всего самого талантливого и передового как бы само собой усматривалось разрешение в будущем многих социальных проблем.
И хотя вопрос с жильем был чрезвычайно острым, здесь уже накапливались будущие созидатели.
Не было у этого поколения особых запросов, не умело оно «оттягиваться со вкусом», гоняться за «райским наслаждением», единственной привилегией своей считая работу до изнеможения, без продыху и отпусков. «Жила бы страна родная, и нету других забот» — это был девиз, с которым победивший в страшной войне народ отстраивал порушенное государство и готовил прорыв в космос.
В этой «лихорадке будней» повезло наконец и Александру Чернобровцеву: он получил заказ на оформление рыбного магазина на Красном проспекте, а затем — кафе «Снежинка» на улице Ленина у главпочтамта. В плане творческом это были первые робкие попытки заявить о себе, но и в них, этих ранних экзерсисах, была видна попытка привнести нечто свое, индивидуальное. На синем фоне стен кафе, как в голубых зимних сумерках, красовались сказочные снежинки разных размеров, создавая иллюзию тихого рождественского снегопада и привнося в душу ощущение праздника.
И вот однажды скульптор Меньшиков пригласил молодого художника к сотрудничеству в оформлении сквера Героев Революции. Задача была не ахти какая трудная, но требовавшая опыта художника-монументалиста и определенного художественного чутья: соорудить постаменты под бюсты видных партийных деятелей и руководителей партизанского движения в Сибири. Заказ был выполнен, однако Чернобровцеву этого показалось явно недостаточным. Для завершения композиции чего-то не хватало.
Поблизости в сквер выходила наружная стена склада декораций ТЮЗа (он тогда находился в доме Ленина). Что если на ней разместить панно, посвященное трагическим событиям 1920 года?
Идея эта получила одобрение и поддержку городских властей, можно было приступать к работе. В подвале магазина «Под строкой» художнику отвели помещение для изготовления панно. Начался пресловутый «творческий процесс». Но дело в том, что у монументалистов он, кроме всего, связан с грубой физической работой, требующей сил и терпенья.
Проблемы стали возникать с самого начала: шлакоблочная кладка стен выполнена в один блок и наклонно, разве выдержит она 90-тонное панно? Значит, необходимо оригинальное решение. Какое? Cоорудить новый фундамент параллельно стене, установить на него панно, связав его крепями со старой стеной. Размеры изделия велики: высота 10,4 м, ширина около 50 м. Эскизы, чтобы потом перенести их на изделие, желательно изготовить в масштабе один к одному. Но где возможно нарисовать и повесить такие «картины»? Во Дворце культуры имени Горького вроде бы нашлись такие стены. Художнику удалось нарисовать на бумаге и вывесить в зале один из эскизов, но, придя на следующее утро, он обнаружил его обрушенным и порванным. Изделие не выдержало собственного веса и «самоликвидировалось». Пришлось изменить масштаб. А как выполнять? Hапрашивался технический прием «сграфитто», когда на подготовленную стену наносится несколько слоев цветной краски, а затем необходимая как бы извлекается путем соскабливания верхних слоев. Но в суровых сибирских климатических условиях даже маленький комочек извести в «основе» мог вызвать вспучивание и отслаивание верхних слоев краски. Поэтому прием этот был отвергнут, а предпочтение художник отдал классической бетонной кладке, когда весь рисунок как бы разрезается на части, изготовляются блоки, а затем на рабочем месте собирается, как мозаика. А типажи? Их ведь тоже необходимо было не выдумать — найти. Чтобы они максимально соответствовали типу того времени и сохранили характерные этнические черты. Все должно быть правдиво, ибо когда в основе искусства тенденция — оно мертво, когда в основе правда — вечно.
Наконец композиция окончательно утверждена, техническое решение принято, материалы завезены, в подвалах магазина «Под строкой» на улице Горького закипела работа. Сказать, что тесные эти помещения были мало приспособлены для воплощения такого грандиозного замысла, значит ничего не сказать. Здесь можно было изготавливать только отдельные блоки да составлять из нескольких фрагменты будущей композиции. Как все сложится в единую картину — было загадкой не только для непосвященных, но и для самого создателя. К тому же в подвале отсутствовала вентиляция и образующийся конденсат обильно стекал по стенам и дверям «мастерской». Одежда всегда была влажной, дышалось трудно. Три года непрерывной работы без отпусков и перерывов! Как не заболел, не разуверился в себе молодой художник? Как не надорвал жилы, ворочая в подвале 90-килограммовые блоки? Ведь в принципе можно было бы прожить и подпитываясь небольшими «шабашками». Но это был не просто заказ. Это был экзамен на зрелость, на право называться мастером, это было оправданием потраченного на учебу времени и доказательством верности избранной профессии.
И наконец наступил долгожданный день 1960 года, когда из распахнутых дверей подвала на веревках и на руках поплыли наверх готовые бетонные блоки с фрагментами суровых и скорбных ликов, которые затем, соединившись воедино, станут своеобразным реквиемом ста четырем убиенным, многие из которых так и остались безвестными.
В сущности тогда, в далеком 1960-м, тридцатилетний Чернобровцев совершил творческий подвиг. В сибирском городе появился мемориал, подобный знаменитой «Cтене коммунаров» на кладбище Пер-Лашез в Париже, сооруженный в память о Парижских коммунарах. Еще были живы участники гражданской войны, еще были зрелы и полны сил вернувшиеся с фронтов Великой Отечественной, и это панно стало данью памяти и уважения погибшим за дело социалистической революции в России.
Значение свершенного художник оценил только позже, когда пошли благодарственные письма и приветственные телеграммы от граждан города и области, когда появились хвалебные статьи в журнале «Художник», когда состоялся прием в члены Союза художников, и сам он стал регулярно избираем в члены различных комитетов и комиссий. Жизнь странным образом переменилась: общественная деятельность, преподавательская работа в студии, ходатайства, поручения, выступления, почетные представительства. И тревожное осознание необратимости уходящего времени, потому что шедевра, сидя в президиумах не высидишь, а на меньшее Чернобровцев был не согласен.
Оформление краеведческого музея и музея Сибирского военного округа — работы в некотором роде промежуточные — не принесли художнику полного удовлетворения. Будучи в расцвете сил и таланта, хотелось исполнения некоей сверхзадачи.
И судьба снова дает ему шанс: поступает заказ на создание мемориала Славы в память о воинах-сибиряках, павших в Великой Отечественной войне.
Об организационных мытарствах, чиновничьем волюнтаризме — разговор особый. Еще три года воистину каторжного труда, пролетевшие, как один день.
Но вначале был мучительный поиск средств и форм воплощения. Война воистину многолика. Здесь, как в огромном котле, перемешаны боль и кровь, радость жизни и страдание, вера в победу и отчаяние, страх и отвага. Где найти художественный эквивалент всему этому? Каковой должна быть рукотворная метафора небывалой в истории человечества трагедии? И решение пришло. Композиция должна состоять из нескольких бетонных блоков, отождествляющих различные грани войны: готовность народа отразить агрессию; неисчислимые разрушения, горе, страдания, и трудовой героизм; сокрушение самой мощной в мире армии и великая Победа; воцарение мира на земле.
Как у медалей, у пилонов должны быть внешняя и обратная стороны и два оттенка — светлый и темный.
Светлый отождествляет высокий моральный дух народа, его готовность к самопожертвованию, радость победы и счастье мирной жизни.
Темный — символ беспощадного, сеющего смерть нашествия, горьких утрат и невосполнимых потерь, страданий и слез, невзгод и лишений, перенесенных нацией за время войны.
На внешней стороне пилонов — символические сцены вероломного нападения, руины, самолеты со свастикой и поднявшиеся на защиту Отечества его сыновья, ставшие в военной форме на одно лицо, сцены великого горя и скорби, сверхчеловеческого напряжения сил в тылу, блистательных побед над врагом, массовая его сдача в плен и, наконец, майский триумф в Берлине и пришедший на землю мир. И по всем пилонам — строки из фронтовых писем, непридуманные, написанные самим сердцем — документальные свидетельства несокрушимой веры в победу над врагом и готовности заплатить за нее самую высокую цену.
На обратной стороне, на черном, — цена победы, эти тысячи фамилий, означающих тысячи безвременно ушедших жизней, и рядом — вечный огонь, могила Неизвестного солдата, а над всем этим фигура безутешной матери-Родины, вечно помнящей и скорбящей.
С чем сравнить ощущения, охватывающие при посещении мемориала?
Пожалуй, с исполнением героической симфонии, где разные группы инструментов ведут свои партии, искусно вплетаясь в мощную многоголосую тему.
Это и вправду симфония. В камне. В честь исторического подвига русского народа.
Что же касается воплощения…
Воистину справедлива пословица «Русские долго запрягают, да быстро едут».
Не найдя понимания в горкоме партии, художник обращается в райком Ленинского района. Секретарь райкома В.Ф. Волков зажигается идеей монументалиста и обещает «поднять» на стройку весь район. И делает это! К участию в возведении мемориала привлекаются заводы, строительные организации, жители района. Некогда вытоптанный пустырь превращается в огромную строительную площадку. Энтузиазм и самоотдача людей неимоверны. Бригада отделочников, которой поручили отпескоструить пилоны, а техника безопасности предписывала делать это в защитных масках, дружно отказывается от них, ибо контролировать качество работ, соблюдая такие меры предосторожности, совершенно невозможно. И секла лица, запорошивала глаза и проникала в самые легкие пыль, но ни один не пожаловался на условия, ни один не прекратил работу. Понимали, вершат — на века!
Да, рядом с Чернобровцевым невозможно работать по-другому, потому как поблажки себе не делает ни в чем. Приходит на работу чуть свет, на прием пищи — не более 15 минут, уходит — заполночь. В качестве резиденции и мастерской использовалась бывшая пирожковая на первом этаже жилого дома неподалеку. 26 тонн гипса (целый вагон) перетаскал художник в кухню бывшего общепитовского заведения, в общей сложности год просидел на корточках, выполняя глиняные формы, про семью — забыл, ночевать ходил к матери, жившей поблизости. Еле волочил ноги от усталости, шагая по ночным улицам, и от полноты чувств… пел. А у матери засыпал за столом с куском хлеба в руке. Усталый и опустошенный. А чуть свет — назад на площадку.

7 ноября 1967 года состоялось зажжение Вечного Огня, означавшее, что работа по созданию мемориала Славы завершена.
Сколько людей побывало здесь с той поры! Из разных уголков города и необъятной страны приезжают сюда поодиночке и семьями почтить память своих родных и близких, отметить украдкой их фамилии бронзой или серебрянкой. В дни Победы у Вечного Огня собирались ветераны войны, вспоминали минувшие испытания, фотографировались, щурясь от майского солнышка.
У Вечного Огня в торжественном карауле замирали школьники. А рядом вились малыши, мечтая о том времени, когда заступят на почетный пост, сменив нынешних счастливчиков. Подходят свадебные процессии, и смущенные вниманием невеста и жених возлагают букеты к могиле Неизвестного солдата и к Вечному Огню.
И этим праздником памяти и благодарности новосибирцы обязаны ему — замечательному художнику-монументалисту Александру Сергеевичу Чернобровцеву, спрыгнувшему в далеких пятидесятых безвестным полуголодным юношей на перрон из задымленного поезда «Сталинск—Новосибирск».
Но время неумолимо. Уже и самым молодым участникам войны под 80. И уже редко можно увидеть боевые награды тех времен на пиджаках и кофтах собравшихся у мемориала. Другое поколение приходит к монументу и с таким же любопытством и надеждой выискивает в нескончаемых списках свои фамилии, надеясь на подтверждение родства с этими, ставшими легендой, ушедшими в зарево далекой войны героями.
И так будет вечно, пока стоят эти пилоны, пока горит Вечный Огонь у подножия их.
А что же художник? Он в новом поиске...

Абсолютно точно. В "Снежинке" у меня свадьба была. И ни одной фотки со свадьбы нет, чтобы оформление зала вспомнить.

Прощание с Александром Чернобровцевым пройдет 15 апреля в 15.00 в большом прощальном зале похоронного дома «ИМИ» по адресу улица Кропоткина, 112.

Светлая память.

Новая фотозагадка

Да.

Тоже добавлю